Сообщения разработчиков на форуме

Belleville: Приветствую всех!   Как Вы уже заметили, на форуме теперь нельзя поставить минус.   Для чего это сделано? Мы хотим, что бы в Новогодние праздники Вы дарили друг другу только положительные эмоции. Как долго это продлится? Данная функция будет работать до 3 января 2014 года. Потом все вернется на свои места.   Всех с наступающим Новым годом! И следите за форумом, это еще не все новогодние сюрпризы!

Jluca: хартия

Jluca: Улыбнуло)) Молодец) С Наступающим. 

Jluca: Спасибо. С Новым годом. 

Jluca: Привет. всем. Что-то вы рано поздравлять начали))))

Grenoli: Ждите ответа от ЦПП.

Ivan_Kulbich: За уничтожение любого объекта дают дополнительный опыт (хотя просто снятие ХП тоже приносит опыт). Кредиты же зависят от снятого кол-ва ХП, но не  от факта уничтожения.

Grenoli: Возможно, у Вас на счету нет достаточного количества золота.

Grenoli: Поменять ник можно в личном кабинете. Попасть в него можно с портала.

Grenoli: Да. Уже многие использовали. Посмотрите новости на портале, кое-что интересное найдете.

Grenoli:  

Grenoli: Была некрасивая история именно с незаконными продажами и "третьими лицами".

Matty: Я считаю что тактика данного спитфаера очень сильно отличается от других, так как тут больше нужно уделить внимания - хитрости, высоте и обманным манёврам.
Летая во втором эшелоне, прикрывая хвосты, для комфортной игры Вам будет необходимо позвать 1 или 2 друзей на однотипной или другой технике 8 уровня. Для прикрытия. Так как 1 спитфаер в воздухе не ас.

Matty: Посмотрите в данную тему, там Вы найдете всё ответы на свои вопросы.

Sgt_Kabukiman: Лётчики аэродрома World of Warplanes обсуждают одну из самых удачных машин, поставлявшуюся в СССР по ленд-лизу, средний бомбардировщик В-25 «Митчелл».   Штаб-сержант Хопкинс обтер руки платком. Он только что закончил разбирать двигатель «Райт» R-2600-13 и остался весьма удовлетворен увиденным. — А собрать сможете? — спросила Брунгильда Шнапс, заглянувшая к нему в ангар. Младший лейтенант Вася, сидевший рядом на перевернутом ящике, засмеялся: — Да это же его любимое занятие! — В таком случае, поражаюсь, почему Билл выбрал в качестве объекта для исследований В-25, а не В-17, — произнесла Брунгильда. — Почему? — удивился Билл Хопкинс. — Каждый двигатель по-своему интересен, у каждого самолета — свои особенности, и исследовать их… — Она намекает на то, что у В-17 четыре двигателя, а у В-25 — всего два, — объяснил Вася и захохотал. — Отличная шутка, фройляйн Шнапс! — Благодарю, — скромно потупилась Брунгильда. — Кстати, — вспомнил Вася, — в сорок первом году советский торговый специалист как раз запросил В-17, потому что В-25 ему не понравились. Каково же было разочарование, когда американское правительство решило поставлять в Советский Союз именно В-25! — Просто разные самолеты, — пожал плечами Брунгильда. — В-25 по-своему славный самолет. Для начала, он единственный назван личным именем реального человека — бригадного генерала Билли Митчелла. — Как это — «единственный»? — возмутился Вася. — Да у нас полным-полно было самолетов с личными именами конкретных людей — «Яковлев», «Лавочкин»… Некоторые германские летчики так и писали в своих мемориях: мол, лечу бомбить, никого не трогаю, и тут меня атакуют пять «Лавочкиных»... — Это имена конструкторов, — возразила Брунгильда. — Но в данном случае целый класс самолетов был назван в честь бригадного генерала, который не строил самолетов и не проектировал их. Он просто боролся за авиацию. — Давненько Frau Leutnant не баловала нас вылазками в историю, — подмигнул Вася. — К сожалению, в этой истории нет ни одной «летучей женщины», — вздохнула Брунгильда. — Но сам по себе генерал Митчелл — личность весьма любопытная. Митчелл был, что называется, американский аристократ: его отец был сенатором, дед считался самым богатым человеком в Висконсине… Митчеллу было уже тридцать, когда он впервые увидел самолет. В тридцать два он начал учиться в авиашколе Кертисса. Была у него идея стать военным летчиком, когда началась Первая мировая, но армия официально отказалась обучать его полетам на военных самолетах. — Почему? — поразился Вася. — По двум причинам: во-первых, Билли был слишком старым, целых тридцать семь лет, во-вторых, он был слишком знатным и богатым. Вдруг с ним что-то случится? Неприятностей не оберешься. — И как он вышел из положения? — поинтересовался Вася. — Брал частные уроки, конечно, — засмеялась фройляйн Шнапс. — В апреле 1917 года Соединенные Штаты вступили в войну, и подполковник Митчелл отправился во Францию. Быстро заработал репутацию храбреца и хорошего командира. К концу войны он уже командовал всеми американскими ВВС во Франции. К концу войны бригадный генерал Билли Митчелл — кстати, он летал на самолете Vought VE-7, который имел личное имя «Лазурная птица», — был чертовски известен, награжден, обласкан прессой и так далее. Но дома начались сложности. Митчелл высказывал непопулярное мнение о том, что Первая мировая вовсе не была последней большой войной. Резко критиковал военных, которые, по его мнению, были недостаточно дальновидны по отношению к ВВС. — Например? — прищурился Билл Хопкинс. — Например, американские военные считали, будто Америке ничто не грозит, коль скоро она лежит за морями-океанами, и что бомбардировочную авиацию развивать не следует, — ответила Брунгильда. — Мол, пустая трата времени и денег. Митчелл развивал революционную — или крамольную, — идею о том, что возможно уничтожать корабли противника бомбардировкой с воздуха. — Да, — не без иронии вставил младший лейтенант Вася, — ну кто бы мог подумать! — В двадцать первом году, когда Митчелл впервые высказал эту идею, она действительно выглядела революционной, — поддержал Брунгильду Хопкинс. — В общем, Митчелл добился от военных согласия на проведение серии объединенных учений армии, авиации и флота. Старые корабли должны быть использованы в качестве целей для учебного бомбометания. Митчелл с жаром доказывал, что «тысяча бомбардировщиков обойдется по цене одного линкора — и каждый из них в состоянии потопить линкор». — Ну, это старик немного хватил лишку, — заметил младший лейтенант. — Потопить линкор не так-то просто. — Однако Митчелл стоял на своем. А поскольку он был человеком со связями да еще герой войны, к нему в конце концов стали прислушиваться. Он ведь говорил всем и каждому, что легко докажет свою правоту, если ему позволят сбросить пару бомбочек на захваченные немецкие линкоры. — И что, ему позволили? — спросил Вася. — Началась война газет, — сказала Брунгильда. — Военные провели собственные испытания и опубликовали свой отчет, в котором доказывали, что идеи Митчелла — бредовые. Митчелл собрал собственную команду из ста двадцати пяти самолетов. Любопытно отметить, — Брунгильда глянула на Васю, — что Митчелла поддержал авиаконструктор русского происхождения — Северский. — А как насчет популярного в те годы труда Джулио Дуэ «Господство в воздухе»?  — вспомнил Билл Хопкинс. — Разумеется, Митчелл его читал и разделял идею, — кивнула Брунгильда. — В двадцать четвертом Митчелл летал на Гавайи и написал отчет на триста страниц, в котором предсказывал войну с Японией. Он предсказал даже бомбежку Перл-Харбора! — Звучит действительно крамольно, — хмыкнул Хопкинс. — Припоминаю, что Митчелла разжаловали обратно в полковники, а потом вообще отдали под трибунал. — Произошло крушение корабля, погибло четырнадцать человек, были потеряны три гидроплана, — начала снова Брунгильда. — Митчелл обвинил командование армии и флота в некомпетентности и чуть ли не предательстве — «изменническое руководство национальной обороной», как он выразился. — Ну надо же! — присвистнул Вася. — В Америке тоже любили поговорить о «вредительстве»? — Кончилось все более-менее бескровно, — сказала Брунгильда, — хотя за подобные высказывания Митчелла отдали под суд. Любопытно, что среди судей был генерал-майор Дуглас МакАртур, которого мы встретим в годы Второй Мировой войны на Филиппинах… Естественно, МакАртур рассказывал потом, как ему неприятно было заседать в этом суде и что он голосовал за оправдание Митчелла. Вообще генералов, отдавших голос в защиту неистового пионера американской авиации, было, судя по их воспоминаниям, несколько больше, чем реальных голосов «невиновен». — Загадка века, — хмыкнул Вася. — С начала двадцать шестого года Митчелл был в отставке, — продолжала Брунгильда. — Занимался популяризацией авиации. И продолжал твердить о том, что линкор уязвим для воздушного нападения. Через десять лет он умер от гриппа. — И в его честь назвали самолет, — подытожил Вася. — Очень удачный средний бомбардировщик, — вступил наконец Билл Хопкинс. — Было выпущено почти десять тысяч экземпляров. «Норт Америкэн» до конца тридцатых занималась в основном легкими учебными самолетами, но тут приняла участие в конкурсе на создание среднего бомбардировщика на пять человек экипажа. Конструкторы Эванс и Этвуд предложили настолько симпатичный проект, что военные заказали сто восемьдесят экземпляров, не дожидаясь постройки прототипа. — И что, сразу начали с серии? — удивился Вася. — Представь себе, — кивнул Хопкинс. — 19 августа сорокового года первый серийный В-25 поднялся в воздух. Естественно, в процессе работы над первой серией самолет усовершенствовали. Однако внешние контуры самолета оставались неизменными — менялись только оборонительное вооружение, двигатели, топливная система, защита. — Усиливались? — кивнула Брунгильда понимающе. — Первые экземпляры были менее вооружены — один пулемет в носу, два в бортах фюзеляжа за крылом и еще один крупнокалиберный — в хвосте. Бронировались лишь места экипажа и топливные баки. Затем вместо бортовых пулеметов и задней турели появились две башни с электроприводом, обе имели по два крупнокалиберных пулемета. — Следовательно, масса самолета увеличилась, — подхватил Вася, — а дальность полета и скорость упали. — Верно, — кивнул Хопкинс. — Имя «Митчелл» В-25 получили в сорок первом году. Самолет нравился военным, выпуск стал массовым. В-25 делали не только в Инглвуде, Калифорния — на заводе «Норт Америкэн», — но и в Канзас-Сити, где к работе подключился автомобильный гигант «Дженерал Моторс». В Инглвуде выпускали модификацию «С», в Канзас-Сити — модификацию «D». — А какие модификации поставлялись в Советский Союз? — спросила Брунгильда. — В основном В-25С, — ответил Вася. — Вообще этих самолетов в СССР поставили свыше восьмисот, начиная с конца сорок первого года. Естественно, на наших летчиков произвели впечатление в первую очередь не пушки-пулеметы, а всякие бытовые «мелочи», вроде теплой кабины пилота или, что совсем потрясло неокрепшие души советских пилотов, — неприкосновенный запас. — Что? — Брунгильда ахнула. — Ну а что? Вместе с самолетом поставляли НЗ на все случаи жизни, — Вася хмыкнул. — Экипаж мог выжить в тайге, в океане. Представьте себе только, что в НЗ входили… удочка и консервированные черви! Билл Хопкинс расхохотался. — А как сам-то самолет? — не выдержала Брунгильда. — Как обычно с зарубежной техникой, — сказал Вася. — Приятная в эксплуатации, но чертовски капризная. Пока приноровишься… Например, «Митчеллам» требовалось ровное летное поле. Сюрприз. Если после вражеской бомбежки на аэродроме оставались воронки и носовое колесо при пробеге попадало в плохо утрамбованную воронку, то оно резко разворачивалось, и стойка ломалась, самолет вставал на нос, что вело к повреждению винтов… И так далее, по нарастающей. — А запчасти? — спросил Билл Хопкинс. — Ты фактически сам ответил на свой вопрос, — кивнул Вася. — Плюс еще качество топлива. В общем, наши специалисты изучали возможности самолета, писали американским специалистам, те делали улучшения… Много работали, например, над дополнительными емкостями для горючего. И в конце концов добились, чтобы самолет мог находиться в воздухе до двенадцати часов. Наша авиация дальнего действия, в общем, полюбила этот самолет. Ну вот совсем простой пример: для быстрейшего выхода на наивыгоднейший «потолок» при взлете практиковали ступенчатый набор высоты. Это наши додумались. Такой способ позволял экономить горючее почти на четверть в сравнении с обычным пологим набором высоты. В общем, рядовые летчики в какой-то мере стали летчиками-испытателями. — Я хочу сказать о двигателях, — заговорил Билл Хопкинс. — «Райт» R-2600-13 имел гарантийный ресурс триста часов. Но он работал безотказно. Зачем чинить то, что не сломано? Ресурс продлили до пятисот часов, а потом еще добавили… И моторы все равно не отказывали. — Недостатки-то у этих моторов были? — не выдержала Брунгильда. — Можно считать это недостатком, а можно — особенностью, — хмыкнул Хопкинс. — На В-25 ставили маловысотные моторы, а это определяло боевой потолок самолета — от полутора до трех тысяч метров. Следовательно, самолет достижим для зениток. С другой стороны, В-25 был очень живуч: летел даже в состоянии «решета». Летал в самую плохую погоду. Известен случай, когда В-25 успешно вернулся домой, хотя полностью обледенел. — А антиобледенительные системы? — спросила Брунгильда. — Система фирмы «Гудрич», — ответил Хопкинс. — Просто и остроумно: вдоль передних кромок крыла, стабилизатора и килей размещались трехкамерные резиновые полости. При подаче в них воздуха полости раздувались. Воздух проходил через все три камеры. В результате их волнообразного движения лед на передней кромке трескался, а воздушный поток довершал дело. Да, еще были «дворники». А для лучшей их работы подавался… — Спирт, — сказал Вася. — И на кромки лопастей винтов для борьбы с образованием на них льда тоже подавался спирт. — В общей сложности для того, чтобы антиобледенительная система работала нормально, на борту В-25 находился запас спирта в сто литров, — произнес Билл Хопкинс. Вася развел руками: — Комментировать страшно. А еще наши запретили курить на борту, хотя заботливые американцы понатыкали в кабинах пепельницы и зажигалки! — Не самолет, а непрерывное испытание силы воли, — подытожил Хопкинс.  Читать сказку на портале.

Tonakien: Эффективная дальность огня и так снизилась из-за отмены вверх/низ. По личным ощущениям (на 110В) 1.0 можно было уверенно поражать на 800м, в 1.1 только на 600м. И даже с этим игроки не довольны так как перестали убивать за один проход. 

Sgt_Kabukiman: Капитан Исиро Хирата и Брунгильда Шнапс вспоминают о единственном в своём роде инциденте: налёте японцев на побережье штата Орегон осенью 1942 года с использованием самолёта E14Y1 "Йокосука". — Скажите, капитан Хирата, а вы как относитесь к бомбардировщикам? — Брунгильда Шнапс решила во что бы то ни стало вызвать японского летчика на разговор. Хирата серьезно посмотрел на нее: — Неожиданный вопрос, Frau Leutnаt. Чем он вызван? Сейчас я летаю на истребителе Як-9 и пытаюсь постичь его дао. — Да так, — сказала она. — Зашел разговор о «рейде Дулиттла». Когда шестнадцать средних бомбардировщиков В-25 сбросили бомбы на Токио и другие города Японии в апреле сорок второго. Лично мне больше нравится В-17. Четыре мотора, десять человек экипажа. Увы, в игре его нет... Капитан Хирата смерил взглядом небольшую фигурку Брунгильды. — Маленьким женщинам нравятся большие самолеты, — задумчиво проговорил он. — Но на самом деле и маленький самолет может наделать больших дел. Все зависит от того, кто планирует операцию, и кто ее осуществляет. Ну и, конечно, разные случайные факторы, вроде погоды, направления ветра, неожиданных встреч на маршруте. — Но когда самолетов много и они тяжелые, у них больше шансов свести эти случайности к минимуму, — настаивала Брунгильда. — А у маленького одиночки больше шансов проскользнуть незамеченным, — Хирата не соглашался менять свою точку зрения. — Вы же не будете утверждать, будто Япония нанесла бомбовый удар по Соединенным Штатам силами одного небольшого самолетика исключительно потому, что так было рациональнее? — прищурилась Брунгильда Шнапс. Японский пилот покачал головой: — Будем правдивы — у Японии не было возможности ударить по противнику армадой тяжелых бомбардировщиков. Но согласитесь, налет на штат Орегон 8 сентября 1942 года был мастерски задуман и, в общем, неплохо осуществлен. Как акция возмездия он, конечно, оказался слаб. Да и моральное воздействие его на умы американцев тоже оказалось небольшим — японцы недооценили способность американцев манипулировать информацией. — И все-таки это был единственный удар вражеской авиации по территории США за время Второй Мировой, — кивнула Брунгильда. — Хотя злопыхатели скажут, что японцы просто отметились, «поставили галочку». Капитан Хирата пожал плечами: — Сам по себе замысел — начиная с замысла самолета, который это сделал, — довольно остроумен. — Американцы, кажется, называли этот самолет «Глен», — припомнила Брунгильда. — Бессмысленное название. — Я тоже так считаю, — чуть улыбнулся Хирата. — «Глен», «Нелли», «Вэл»… То ли дело E14Y1! Просто, понятно и легко запоминается. — Какая фирма выпускала этот самолет? — спросила Брунгильда. — «Кугишо», — ответил Хирата. — В тридцать седьмом в Японии была принята программа совершенствования подводного флота. В соответствии с ней военные выдали спецификацию для гидросамолета-разведчика. — Старт самолета с подводной лодки кажется мне чем-то нереальным, — призналась Брунгильда. — Как в мультфильме. — По-своему этот самолет и был «мультяшным», — отозвался капитан Хирата. — Он весь складывался, разбирался и помещался в тесном ангаре. А собрать его и подготовить к запуску можно было за пятнадцать минут. При надлежащей квалификации тренированные механики справлялись с этой работой вообще за семь минут. Конструктору Мицуо Ямаде предстояло решить сложную задачу: с одной стороны, самолет должен был обладать высокими характеристиками — скорость, дальность полета и так далее, а с другой — нельзя выходить за габаритные ограничения, потому что скорость, дальность, вооруженность теряют смысл, если самолет нельзя засунуть в субмарину. Ямада создал моноплан с низким расположением крыла. Консоли крыльев складывались вдоль фюзеляжа, а стабилизатор — поворотом вниз. Получалась компактная конструкция, которая вмещалась в небольшой ангар. — И что, самолет сразу был принят и полетел? — спросила фройляйн Шнапс. — Кое-что пришлось доделывать, — признал капитан Хирата. — Но в целом самолет вышел удачным. Силовой набор фюзеляжа — металлические трубы. Обшивка носовой части — листовой дюралюминий. Центральная и хвостовая часть обшиты полотном. Крыло и хвостовое оперение — с металлическими лонжеронами и деревянными нервюрами, а обшивка — полностью полотняная. Кабина закрывалась прозрачным фонарем, который можно было сдвинуть, чтобы попасть внутрь. — А где недостатки? –осведомилась Брунгильда. — В основном «колдовали» с массой самолета и, соответственно, запасом топлива и дальностью полета, — объяснил Хирата. — В декабре сорокового года окончательная версия E14Y1 была принята на вооружение. — Кстати, о вооружении, — спохватилась хозяйственная Брунгильда. — Как обстояло дело с бомбами и пулеметами? Капитан Хирата кивнул: — Ваше предположение, фройляйн? — Если это был разведчик, который, к тому же, следовало максимально облегчить, — полагаю, вооружение было минимальным. — В точку. Всего один пулемет калибром 7,7 миллиметров. Установлен в кабине наблюдателя. — Наблюдателя? — нахмурилась Брунгильда. — А я не сказал? Самолет был двухместным. — А бомбы? — Две по тридцать килограммов на крыльевых бомбодержателях. Топлива он брал всего двести литров, так что радиус действия не превышал пятисот километров. — Но ведь подводная лодка доставляла его близко к цели! — сказала Брунгильда. — Пустынное море… Вдруг всплывает субмарина… Шесть минут — и в воздух поднимается из вод морских настоящий самолет! Кстати, как он садился? — На воду, для чего имелись цельнометаллические поплавки, — ответил Хирата. — Затем его лебедкой поднимали на борт, снимали крылья, отстыковывали поплавки, складывали хвостовое оперение и укладывали в водонепроницаемый ангар овального сечения: высотой приблизительно в полтора метра, шириной в два с половиной и длиной в восемь с половиной. И все, лодка может погружаться. — А пока самолет летает, лодка находится на поверхности? — спросила Брунгильда. — Естественно, — Хирата вздохнул. — Иначе пилот ее просто не найдет. — И когда этот самолет вылетел впервые? — Вы имеете в виду — на боевое задание? — уточнил японский летчик. — Через десять дней после атаки на Перл-Харбор. И целью стала разведка базы Перл-Харбор… Нужно было сфотографировать результаты атаки. E14Y1 стартовал с подводной лодки — и больше его никто в Японии не видел. — Вот так поворот событий! — ахнула Брунгильда. — Прямо тайна южных морей. — Никакой тайны, — капитан покачал головой, — вероятнее всего, самолет просто сбили. Похоже, именно тогда американцы и решили называть этот гидросамолет «Глен». — Кстати, как он взлетал с подводной лодки? — Брунгильда наморщила нос: ей не понравилось, что она забыла задать столь важный вопрос. — Там ведь нет взлетной палубы, как на авианосце. — С катапульты, — объяснил Хирата. — Все просто и элегантно. Следующий вылет E14Y1 был тоже на Гавайи — 1 января сорок второго. Самолет облетел Оаху и благополучно вернулся. У американцев в этом районе были радиолокационные станции, но E14Y1 они почему-то не обнаружили. — Словом, по преимуществу это был разведчик, — подытожила Брунгильда. — Именно, — подтвердил Хирата. — Подводная лодка I-25 с ее E14Y1 на борту совершила немало успешных рейсов в австралийских водах в начале сорок второго года. Наш самолетик разведывал обстановку над Сиднейской гаванью, в порту Мельбурн, совершал полеты над Тасманией, Веллингтоном и Оклендом в Новой Зеландии… При планировании подводных атак командование использовало данные о местонахождении флота Соединенных Штатов, собранные гидросамолетом... В середине сорок второго была сформирована эскадра подводных лодок. Они действовали как раз неподалеку от Австралии. Четыре субмарины имели на борту двухместные малые подводные лодки, а одна — гидросамолет E14Y1. Пилот осуществлял разведку, малые лодки — атаку вражеских кораблей. — Что-то я не помню серьезных атак в том районе, — насупилась Брунгильда. — У берегов Австралии атаки не удались, — согласился Хирата. — Американцы с «Чикаго» и «Перкинса» сумели потопить малые подводные лодки. Более успешными были действия неподалеку от побережья Мадагаскара. Но самая известная операция с участием самолета E14Y1 — бомбежка территории Соединенных Штатов. — Мне помнится, что это был штат Орегон, какие-то лесные массивы, которые, к тому же, из-за дождей почти не загорелись, — заметила Брунгильда. — Странный выбор. Почему Орегон? — В первую очередь — потому, что удалось раздобыть подробную карту именно этого района, — ответил Хирата. — Ее захватили на атолле Уэйк. Это одна версия. Согласно другой, карты достал вице-консул Японии в Сиэтле. Так или иначе, Орегон избрали целью налета по причине, которую часто приводят злодеи в комиксах: «Потому что я могу это сделать». — Но какой смысл бомбить лесные массивы? — Именно такой вопрос задал пилот, которому поручили операцию, — кивнул капитан Хирата. — Это был мичман Нубудо Фудзита, один из лучших пилотов-подводников с налетом в четыре тысячи часов. В августе сорок второго его вызвали в штаб флота. Все очень серьезно, на совещании присутствует принц Такамацу, член императорской семьи. «Вам предстоит нанести бомбовый удар по Америке!» Фудзита содрогнулся от восторга. И тут на него буквально вылили ушат холодной воды: его цель — не важный военный объект, а какая-то лесная глушь. Но оставалась надежда, что ветер раздует лесной пожар. — Америка же большая! Это не Япония, где лесной пожар может стать катастрофой, — Брунгильда покачала головой. — Так или иначе, приказ был получен, — продолжал японец. — 15 августа известная нам лодка I-25 под командованием капитана третьего ранга Тагами вышла из Йокосуки. О рейде сохранились противоречивые сведения. Известно, что лодка взяла шесть зажигательных бомб — то ли по семьдесят пять, то ли по семьдесят шесть килограммов. Бомбы были сконструированы специально — их заполняла смесь, которая при возгорании давала температуру свыше тысячи пятисот градусов на площади в сто квадратных метров. Самолет должен был сбросить при первом вылете две бомбы, при втором — еще две… — Но мы же помним, что E14Y1 брал на борт только шестьдесят килограммов взрывчатки, — заметила Брунгильда. — Как же он поднял вес в два раза больше? — Именно по этой причине предполагают, что Фудзита летал один, без своего наблюдателя — Содзи Окуда. — А узнать об этом никак нельзя? — Содзи Окуда погиб в октябре сорок четвертого в районе Формозы во время атаки на американский авианосец, — ответил Хирата. — Подводная лодка I-25 была потоплена в сентябре сорок третьего кораблем «Паттерсон». Единственный из участников той атаки, кто пережил войну, стал сам Фудзита. Кстати, через двадцать лет после ее окончания он перебрался в США, причем как раз в штат Орегон. — И что, он не написал мемуаров? — недоверчиво осведомилась Брунгильда. — Если они существуют, я их пока не нашел, — ответил Хирата. — Не понимаю, кстати, почему их не используют в качестве источника информации об атаке на Орегон. — В таком случае, расскажите то, что известно, — попросила Брунгильда. — Плохая погода задержала вылет до девятого сентября. На рассвете Фудзита вложил прощальный подарок своей семье в маленькую деревянную коробку — на случай, если он не вернется, — и вылетел в сторону мыса Бланко на побережье штата Орегон. Там очень кстати находился маяк. Самолет шел на высоте в две тысячи пятьсот метров со скоростью в сто восемьдесят километров в час. На расстоянии в пятнадцать километров от берега Фудзита сбросил зажигательные бомбы. Когда гидросамолет уже разобрали и начали укладывать в ангар, над подводной лодкой пролетел патрульный «Хадсон» А-29 американской береговой охраны. Субмарина немедленно начала погружение, но американец успел сбросить на нее бомбы. Серьезных повреждений он не нанес, однако капитан Тагами из осторожности перенес следующий вылет на двадцать девятое число, и не на утро, а через два часа после захода солнца. Капитан Хирата разочарованно развел руками и продолжил: — Фудзита вылетел к тому же берегу, но в шестнадцати километрах от мыса Бланко к западу. Там он благополучно отбомбился по безлюдному лесу и… заблудился. Лодка ждала где-то в море — одни источники указывают расстояние в тридцать миль, другие — в восемь километров. Видимо, сам Фудзита был в подобном же замешательстве. Горючее заканчивалось. Фудзита начал мечтать о смерти, достойной самурая: коль скоро ему не позволили бомбить военный объект, то нельзя ли сейчас найти что-нибудь подходящее и спикировать на это? Но жизнь дала другой ответ — Фудзита заметил след масла на воде. По этому следу он и обнаружил лодку. Садился уже на последних каплях горючего. Третий налет отменили — погода продолжала ухудшаться, а туманы делали возвращение E14Y1 на лодку почти невозможным. — И что — на этом все закончилось? — Брунгильда не скрывала разочарования. Хирата утвердительно кивнул: — Да. С конца сорок третьего союзники начали активно использовать радиолокационные станции, и разведывательные гидросамолеты стали бесполезны: подводные лодки не могли подолгу находиться на поверхности, их засекали. Так что серийный выпуск E14Y1 закончили сто тридцать восьмым экземпляром… А теперь скажите — что интереснее: тяжелый бомбер или таинственный разведчик с бомбами на борту, поднимающийся из глубины вод? Читать сказку на портале.

Sgt_Kabukiman: Лётчики World of Warplanes обсуждают особенности боевой работы авиации в ходе советско-финского конфликта, начавшегося 30 ноября 1939 года. Майор Штюльпнагель орлом глядел на летчиков. — Зачем нас собрали? — шепотом спросил Вася у флайт-лейтенанта Гастингса. Англичанин пожал плечами: — Господин майор в очередной раз решил побаловать нас теоретическим занятием. — А вам не нравятся теоретические занятия, флайт-лейтенант? — поддел англичанина французский летчик Франсуа Ларош. — Даже странно. — Предпочитаю летать, а не разглагольствовать, — ответил Гастингс. — А вы разве нет? — Господа и товарищи летчики! — важно провозгласил майор Штюльпнагель. — Я понимаю, что для вас самое главное — поскорее прокачать недавно полученные аэропланы. Многие скучают по красивым эмблемам на фюзеляже. Да, к сожалению, прошли те времена, когда вы поднимали в небеса нашего славного сервера самолетики, разукрашенные, как новогодняя (она же рождественская) елка! Не говоря уж о ваших горячо любимых пулеметиках, пушечках, броне и прочих прекрасных «излишествах»… — Я сейчас зарыдаю, — громко прошептал Вася. Майор пронзил его гневным взглядом: — Я все понимаю, младший лейтенант. Я тоже был когда-то молод и горяч. — «Карлссон» произнес эти слова так, словно и сам сомневался в их правдивости. — А теперь давайте все вместе напряжем наш коллективный разум и вспомним: какое событие произошло тридцатого ноября. — Какого года? — уточнил Уилберфорс Гастингс. — Тридцать девятого, — сказал Штюльпнагель. — Разве я не уточнил? Мы приближаемся к годовщине… — …Зимней войны, — закончил вместо майора Вася. — А почему мы, собственно, отмечаем эту годовщину? Дата даже не круглая. — Годовщина любого исторического события, круглая или там треугольная, — важный момент, — отрезал Штюльпнагель, — потому что это в первую очередь повод порассуждать о самом историческом событии. Вспомнить некоторые моменты. А моментов этих так много, что вспоминать и обсуждать можно хоть до скончания века. — Например? — поинтересовался Гастингс. И добавил: — Как англичанин, я располагаю весьма ограниченным представлением о войне, которую называют «Зимней». Франсуа Ларош зябко передернул плечами: — Вообще сама по себе идея затевать войну на пороге зимы, да еще в северных широтах… Не знаю, мне это кажется диким. Во все века любые военные действия прерывались с наступлением холодов. — Ага, все происходило на диво цивилизованно, — подхватил Вася. — Сходились армии в кружевах. Обменивались ударами. Потом — сюрприз: наступало то, что в Европе называется холодами. «Ах, мсье, кажется, температура воздуха упала до плюс десяти градусов по Цельсию, так не прекратить ли нам баталии, пока погода не улучшится?» — «Совершенно с вами согласен, уважаемый сэр»… — И что с того? — Ларош уставился на Васю. — Так и воевали. И между прочим, иногда по сто лет. Гастингс кивнул: — И нельзя сказать, что в нашей истории нет славных войн. — Потому и затягивали на сто лет, что зимой разъезжались по курортам, — пробурчал Вася. — А как Бонапарта зимой бить начали, так сразу крики — мол, нечестно! Мол, зимой приличные люди не воюют! — Какой вы, товарищ младший лейтенант, злопамятный, — заметил Франсуа Ларош. — Я просто памятливый, — отмахнулся Вася. — Мы же здесь, кажется, исторические даты и события вспоминаем? — Я вынужден согласиться с недисциплинированным младшим лейтенантом, — вступил майор Штюльпнагель. — Мы говорим об исторических датах. И о Зимней войне как о событии в своем роде уникальном: действие разворачивалось на севере, и при этом война происходила в основном в течение зимнего периода. То есть на первый план выступают… — Лыжи, — сказал Вася. Он смутился и добавил: — Недавно я читал военный финско-русский и русско-финский словарь. Издан в Ленинграде в тридцать девятом году. — Вася, мы не ослышались? — осведомился майор. — Вы читали книгу? Словарь? Добровольно? — Я не такой уж невежда, как это может показаться, герр Штюльпнагель, — обиделся Вася. — А что такого — попался в руки словарь, вот и решил почитать для общего развития… Ну так вот, там куча слов про «лыжи»: «лыжи в руки», «лыжи на плечо», «лыжная подготовка», «лыжная разведывательная группа», «лыжная часть», «лыжник», «лыжное снаряжение», «лыжное учение», «лыжный мастер», «лыжный пробег»… — Вы хоть выучили, как по-фински будет просто «лыжи»? — поинтересовалась Зинаида Афанасьевна. Она тоже решила поприсутствовать на теоретическом занятии. Уверяла, что это поможет ей лучше понимать летчиков и их нужды. — Suksi, — ответил Вася с торжеством. — Так просто! — обрадовалась Зиночка. — Легко запомнить. — Финские лыжники были страшной силой, — продолжал майор. — Морозов не боялись ни финны, ни русские. Это следует признать. А вот на лыжах финны ходили лучше. Точнее, более массово. — У меня такое соображение насчет той войны, — заметил Вася, — что финны были противником очень квалифицированным, хитрым и хорошо подготовленным. Проломить их оборону было крайне сложно. — А между тем, если почитать мемуары, можно наткнуться на какие-то совершенно невероятные вещи, — заговорил майор Штюльпнагель. — Например, история о том, как группа финских лыжников с пистолетами-пулеметами атаковала советские танки. — Что, прямо так из автоматов и обстреляли танки? — удивилась Зинаида Афанасьевна. — Звучит как-то нереально. — Тем не менее подобное утверждение имеет место, — кивнул майор Штюльпнагель. — И хоть речь шла о легких танках — все равно, выглядела эта атака — если она, конечно, имела место в действительности, — по меньшей мере нелепо. — Самоубийственно, — сказал Гастингс. — Такой вывод подсказывает здравый смысл. — Между тем, после того, как советские танки с легкостью одолели бедняг, был произведен допрос взятого в плен унтер-офицера. И тот сообщил, что их заверило командование: мол, у русских нет настоящих танков, а есть только старые трактора, причем иностранного производства (я так думаю, дополнительный удар по престижу «Советов»!). И эти трактора, мол, крыты фанерой, выкрашенной под броню. А фанеру легко пробить пулей. — Мне трудно поверить в эту историю, — не выдержал Вася. — Обороной Финляндии руководил Маннергейм, а он был офицером старой русской школы. Не мог он такую глупость «благословить». Он хорошо знал, на что способно русское оружие. Впрочем, командиры на местах могли быть иного мнения. — Это еще одна особенность Зимней войны, — подхватил Штюльпнагель. — Несмотря на всю разницу в социальном строе, языке, менталитете, противники сравнительно недавно составляли единое государство. Многие вещи у них оставались общими, включая и оружие. — Если взять летчиков, — заговорил Вася, — то мне кажется, у них было много хорошо подготовленных пилотов. Больше, чем у нас. Практически — все. Дело даже не в том, что финские летчики, несомненно, храбрецы… Я никого не задену, если выскажу предположение, что все летчики — храбрецы? — Вася оглядел собравшихся. Ларош весело кивнул ему: — Трус просто не сможет летать. Как мы уже определили, для того, чтобы быть летчиком, нужно обладать особым складом души. Конечно, летчики — храбрые люди, и финны не исключение. — А вот квалификация у них была очень хорошая, — заключил Вася. — Их ведь было, в общем, мало. Поэтому каждый — на вес золота. — Меня почему-то умиляет, что они всем давали уменьшительные имена, — заметила Зиночка. — Йорма Кархунен — «Йоппе», Ильмари Ютилайнен — «Иллу», Пер-Эрик Совелиус — «Пелле», Эйно Луукканен — «Эйка»… А стафф-сержант Урхо Лихтоваара носил прозвище «Пику-Ятти», что означало «маленький гигант»… Вася громко фыркнул, сдерживая смех, а Ларош подхватил: — Очень умилительно, особенно учитывая, сколько советских самолетов они сбили эти Эйки и Йоппе… — Конечно, об этом думать довольно неприятно, — согласился Штюльпнагель. — С другой стороны, многие асы были настоящими Мюнхгаузенами по части рассказов о своих победах. Хотя, в общем, это часть того, что сейчас называют имиджем… Но давайте задумаемся еще над одной особенностью. И у финнов, и у русских подсчет сбитых самолетов велся по факту наличия сбитого самолета. То есть, если, скажем, для немцев достаточно было запечатлеть попадание в фюзеляж или плоскость вражеского самолета, то для финнов требовалось предъявить какую-нибудь деталь уничтоженной машины. Желательно с серийным номером. И в это легко поверить, учитывая, сколько обломков тех же СБ находится в их авиационных музеях. И все равно список побед выглядит умопомрачительным. — Я читал одну книгу о финских летчиках, — припомнил Ларош, — видимо, перевод… Перечисляются победы одного из финских асов: вылетел и давай сбивать советские бомбардировщики! Один, другой, третий! И ведомый от него не отстает — отправляет на землю И-16 один за другим, просто пачками. Тут переводчик не выдержал и в скобках приписал: «Должно быть, им помогал Бэтмен»… — Цифры военных потерь всегда останутся приблизительными, — сказал майор. — Лично я считаю их, скорее, моральным фактором. Скажем, в начале Продолженной войны советскими самолетами был нанесен удар по финским аэродромам. Не очень удачный, прямо скажем. Ну и что? Заявлено об уничтожении ста тридцати самолетов на земле. В то время как на аэродромах базировалось сто двадцать пять самолетов. Но и это еще не все. Атака эта не была такой удачной, как пишут «Советы». Финны, наоборот, утверждают, что самолетов не теряли, а посбивали кучу СБ… Вот яркий пример: сошлись в бою финский и советский летчик. «Чайка» получила пробоину и совершила вынужденную посадку, «Брюстер» тоже был поврежден, но дотянул до своего аэродрома. Оба летчика нарисовали себе по звездочке (точнее, русский нарисовал звездочку, а финн — палочку) на самолете в знак победы. — Что же считать победой? — задумчиво переспросила Зиночка. — Оба вывели из строя самолет противника. В каком-то роде это победа. — Но самое замечательное в Зимней войне, — продолжал майор, — это, конечно, доты. Система укреплений у финнов была отличная. Однако мы, господа, не изучаем фортификацию. Нас интересует в первую очередь тема использования авиации в Зимней войне. У кого какие еще есть соображения? — Переходный момент, — сказал Вася. — Обе стороны вот-вот должны были перейти на самолеты нового поколения. Финны «долетывали» на «Фоккерах» D.XXI, русские — на И-16, И-153, СБ… Буквально через полгода появятся новые самолеты. — Плохая погода, — подал голос Гастингс. — Ограниченное применение авиации. — Кстати, Вася, вы у нас знаток финского языка, — заметила Зиночка, — как будет по-фински «полет»? — Lento, — сказал Вася. — А что? Я действительно читал словарь… И отсюда названия подразделений, все со словом «lento». Lentorykmentti — «авиационный полк». — В этом названии слышно немецкое слово «Regiment» — «полк», — заметил Штюльпнагель. — Но чаще мы встречаем lentolaivue — сокращенное написание LeLv и дальше номер, например — LeLv-24 — «эскадрилья», — добавил Вася. — Я вижу, — заключил майор, — что к воспоминанию о Зимней войне вы готовы. Что ж, в таком случае — по самолетам! Кто хочет финский «Брюстер»?  Читать сказку на портале.

Tonakien: Я никого не убеждаю. Я констатирую факт. 

Tonakien: Это не правда 

Jluca: Всем-всем привет)))) А в Подмосковье есть немного снега= немного радости))))  Всем хороших выходных!

Grenoli: Читаем, конечно. Вы правы, что пишете о проблемах. В ЦПП же смысл обращаться есть, так как это поможет обработать информацию и выявить, какие конфигурации машин наиболее проблемные.

Grenoli: КТТС. Хенкель 100, кстати, не планируется премиумным.

Grenoli:  

Grenoli:   Пользуйтесь поиском в интернете.

Grenoli: Они вполне сопоставимы с самолетами своего уровня по ЛТХ, раз. Фармят они лучше, два.

GreyWind: Правильнее говорить,  крылатая ракета.

Matty:
И на приборах показывается. Если повреждено крыло, то индикатор горит желтым цветом. И в этот же момент у Вас на крыле видны сквозные дыры. Которые, повторюсь, видят все, и противники и союзники и в том числе и Вы.

Matty: Я имею ввиду видеть свои повреждения)
Когда вам повреждают какую-то часть самолета, будь-то фюзеляж или крыло, и противник и союзник видят данное повреждение. 

Catus_domesticus: Возможно ли на сравнительно тихоходном «Мустанге» перехватить немецкий беспилотный снаряд?     10 июля 1944 года, аэродром Брензетт — Все-таки «Мышь» — слишком медленный самолет, — сказал командир звена флайт-лейтенант Михал Квынар. Польская Триста пятнадцатая эскадрилья Королевских ВВС была вооружена «Мустангами» — Р-51. Не только англичане давали прозвища польским пилотам — не в состоянии выговорить их непроизносимые фамилии, они называли Лановского — «Лэнни», Михала Квынара — просто «Майкл», Горбачевского — «Хорби». Поляки в ответ изобретали свои варианты английских слов. Так «Мустанги» превратились в «мышей»… На новый аэродром польская эскадрилья «Деблин» переместилась потому, что получила новое задание — прикрывать Англию от беспилотников — «Фау». Охота на «Фау» была занятием интересным — потому что опасным. Эскадрилья патрулировала береговую линию в районе Дувра. Обычно «Мустанги» вылетали днем. Но как-то ночью Михал проснулся и заговорил с сержантом Кирсте: — Мачек, ты ведь не спишь? — Нет. — Слышишь — летят? — Трудно не услышать. «Фау» пролетали над головой. — Мне не нравится, что мы обороняем Лондон от них только днем. Можно подумать, ночью они не совершают свое черное дело! Недаром про поляков говорили, что они дрались за Лондон так, словно он был их родным городом. — Думаешь, имеет смысл предпринять ночное патрулирование? — медленно спросил Кирсте. — Ты читаешь мои мысли. — А если Дзюбек узнает? «Дзюбек» было прозвище и позывные Эугениуша Горбачевского — он стал командиром эскадрильи с 16 февраля нынешнего года… после гибели предыдущего. — Узнает — и что? Голову нам оторвет? — В голосе Квынара звучала легкая усмешка. 20 июля 1944 года, Брензетт Ночь была ясной, безлунной. — Думаю, самое подходящее время, — удовлетворенно заметил Квынар. — В красном свете выхлопов будет проще заметить «фау». Вылетаем? Взлетно-посадочная полоса была подготовлена заранее — на аэродроме знали об эксперименте, который хотели поставить командир звена и Кирсте. Лампы, заправленные керосином, горели вдоль всей полосы. Не включая огней, Кирсте поднял самолет в воздух и патрулировал часа два. Затем приземлился. Света ламп хватило для того, чтобы «Мустанг» сел без происшествий. После Мачека Кирсте настал черед Квынара. Тот взлетел и не возвращался до рассвета. — Конечно, как назло, — ни одного «фау»! — с досадой бросил польский летчик. Утром обоих вызвал к себе командир эскадрильи. Последовал страшный разнос и запрет на подобные «выходки». — Я думал, он взял разрешение на полет, — с невинным лицом проговорил Кирсте, указывая на Квынара. Квынар же сказал: — Хватит кипятиться, Дзюбек! Мы здесь для того, чтобы воевать, а не отсиживаться. Дзюбек хотел было отправить обоих под арест, но потом почему-то передумал. 24  июля 1944 года, район Фолкстоуна Инструктаж заканчивался. Квынар взял слово: — Все-таки мы считаем, что «Мустанг» — недостаточно быстрый самолет. «Спитфайр» пятой модели, впрочем, тоже. Более-менее приличный самолет — девятый «Спит», но нам их почему-то не дают. — У вас есть «Мустанги», на них и летайте, — резковато отозвался командир. — Да, однако «Мыши», как я уже сказал, довольно медленно бегают. Можно, конечно, давать форсаж, но двигатель перегружается. Летишь и слышишь этот ужасный стук в моторе. Нервирует, знаешь ли. — Он пожал плечами. — Все-таки забиваешь двигатель, как лошадь, практически до смерти. — На этот счет можешь не беспокоиться. Штаб-квартира Королевских ВВС определенно обещала нам заменить моторы на исправные, если ради защиты Лондона нам придется забить их до смерти. Главное — уничтожать «Фау». — Это прелестно, — вставил Новосельский. — Если двигатель откажет, пока мы летим над водой, замена вряд ли потребуется. — Что предлагаете? — спросил командир. Квынар снова заговорил: — Есть более разумный способ увеличить скорость «Мыши». Мы знаем, на какой высоте обычно идут «Фау». Нужно подняться на тысячу метров выше их траектории полета и дальше пикировать на них с высоты. Это даст нам все преимущества, в том числе и в скорости. — В таком случае, действуйте. Квынар вылетел на патрулирование. Воды залива простирались до самого горизонта. Небо было ясным. Впереди, в районе Фолстоуна, вдруг появились разрывы снарядов, похожие на дымные грибы. Стреляют зенитки. А стреляют они только в том случае, если к Фолкстоуну приближаются беспилотники. — «Фау»! Командир звена дал сигнал остальным следовать за ним к Фолкстоуну. Хорошо было рассуждать о наборе высоты, об атаке сверху и так далее. Сейчас Квынар понимал, что ни скорости, ни высоты ему не хватает. Он поднимался слишком медленно. Следует догнать «Фау» и, подобравшись на достаточно близкое расстояние, короткими очередями повредить гироскоп — жизненно важный элемент беспилотника. Едва гироскоп будет поврежден, «Фау» рухнет на землю, и с ним будет покончено. Как только задача была выполнена, Квынар развернул самолет обратно к аэродрому. Перегретый, «убитый» двигатель стукнул и замолчал. Что-то взорвалось вокруг летчика — ему показалось, что его окутало утренним туманом. Самолет не отвечал. Винт без толку бил воздух. Квынар выглянул из кабины. Придется искать подходящее место, чтобы спланировать и посадить самолет. Впереди мелькнуло нечто похожее на ангар. Где ангар — там и летное поле, подумал летчик. Опустив закрылки, он осторожно приземлился. «Мышь» плюхнулась, пробежалась и затихла. Старые, полузабытые воспоминания охватили Михала. Точно так же радовался он, совсем юный, лет десять  назад, когда в летном училище ему, зеленому новичку, удавалось посадить самолет без бед и аварий. Только сейчас не было рядом инструктора, чтобы похвалить его. Летчик выбрался из «Мустанга», пошатываясь дошел до командного пункта. Представился по-английски — спасибо, научили. Попросил позвонить. Потом устроился отдыхать. За эти годы Михал научился засыпать, едва его голова касалась подушки, сена, даже жесткого камня. Разбудил его Горбачевский. Ах, простите, «сквадрон-лидер», майор авиации Горбачевский. — Дзюбек! — обрадовался Михал. — Я на машине. Ну уж конечно, Горбачевский не отказал себе в удовольствии прибыть на джипе — своей любимой игрушке. С ним прибыл и Корчовский — главный механик эскадрильи. Он быстро обнаружил поломку двигателя и устранил ее. — Все, прощайся с друзьями, пора домой. — Горбачевский погрузил Михала в джип и увез на свой аэродром. За «Мустангом» вернулись на следующий день. 30 июля 1944 года, близ побережья Норвегии Десять «Мустангов» эскадрильи «Деблин» вылетели с аэродрома Брензетт. Командир — капитан Эугениуш Горбачевский — «темнил» в ответ на расспросы: — Наша цель — авиабаза Колхэм. Там получим дальнейшие указания, заодно и заправимся. Через час польские «Мустанги» сели в Колхэме, и пилоты направились в офицерскую столовую — «заправляться». Приблизительно тем же самым «занимались» и их самолеты. Предстоял долгий полет. — Часов пять в воздухе нам обеспечено, — обещал Горбачевский. — Союзники получили донесение разведки о том, что немцы где-то в районе Бергена начали разрабатывать урановую руду. В общем, туда направляются сейчас английские бомбардировщики с похвальным заданием топить все, что плывет вдоль норвежского побережья. «Kameraden» получат по первое число… Флайт-лейтенант Квынар поднял руку: — Кого мы будем прикрывать? Горбачевский кивнул: — Канадские «Бофайтеры». Немецкие истребители сбивают их почем зря, поэтому командование решило устроить им сюрприз: отправить польское прикрытие. Готовьтесь, скоро придет сигнал к взлету… Новосельский, заканчивай жевать! От этого неожиданного выпада Новосельский поперхнулся, а Горбачевский удовлетворенно кивнул и покинул столовую. Скоро действительно пришел сигнал. Эскадрилья «Деблин» получила координаты — точку встречи с «Бофайтерами». «Мустанги», заправленные топливом «под завязку», взлетели. Первые двадцать минут Квынар обычно использовал топливо из основных баков, расположенных за кабиной пилота, — это позволяло устранить некоторую нестабильность, которую «Мустанг» склонен был проявлять в полете. Однако на сей раз пришлось изменить привычный распорядок и начать с дополнительных баков, расположенных в крыльях, чтобы не так обидно было сбрасывать их, когда придет необходимость. Квынар признался сам себе, что его это обстоятельство немного смущало. «Мустанг» — «Мышь» — не вполне та машина, которая подходит польскому летчику. Слишком тяжелая, слишком основательная. Погода начала портиться, с запада налетали тяжелые дождевые тучи. Канадцы шли низко под облаками, пытаясь избежать радиолокационного наблюдения противника. Горбачевский возглавил одно звено «Мустангов» и занял позицию справа от «Бофайтеров», Квынар со своим звеном — слева. Замыкал Мачек Кирсте. А погода ухудшалась стремительно. Истребители плотно «лепились» к бомбардировщикам. Волны плескали так близко, что, казалось, вот-вот лизнут брюхо самолета. — Это Кирсте, — услышал Горбачевский по рации. — Потерял визуальный контакт. — Возвращайся в Англию, — приказал командир. — Не рискуй напрасно. В густой дождевой тьме шли самолеты, ни на миг не выпуская друг друга из виду. И вдруг, через два часа тяжелейшего полета, впереди блеснула синяя полоса: они вышли из полосы плохой погоды. Солнце светило им в спину — а впереди расстилалось побережье Норвегии, озаренное, как на картине. Канадцы двинулись направо, вдоль берега. Чуть выше их держался Горбачевский. Теперь истребители питались из фюзеляжных — основных — топливных баков. — Вот они! Немецкие истребители возникли прямо перед «Бофайтерами» — две четверки «Мессершмиттов» неторопливо, почти беспечно разворачивались, собираясь атаковать канадцев. — Пора! Сбросив топливные баки, «Мустанги» набросились на противников. Держись, Gegner! Горбачевский взял на себя вторую четверку, Квынар со своим звеном — лидера. Квынар опустил нос «Мыши», набрал скорость и резко развернулся, атакуя лидера. Пилот «Мессера» был хорош — это стало понятно по тому, как уверенно он уходил от атак поляка. «Мустанг» определенно проигрывал в маневренности. Квынар опустил закрылки. Он все время ощущал противника: вот-вот «Мессер» сядет ему на хвост — и тогда все. — Плавно, плавно, — бормотал он себе. — Форсаж… Пора! Он поймал противника в кольцо прицела и с небольшим опережением дал очередь. Сперва ничего… А затем — как будто сами собой в хвостовой части, фюзеляже, крыльях «Мессера» начали появляться отверстия от пуль… — Молодец, «Мышь»! — закричал Квынар, обращаясь к своему самолету. Маневр сработал. Квынар вместе с Хенриком Стефанкевичем разрабатывал эту тактику пару месяцев назад. «Мустанг» — слишком большая, слишком тяжелая машина. Сражаясь с врагом на небольшой высоте, над землей или над морем, пилот «Мустанга» имел в своем распоряжении только один маневр — идеальный крутой разворот. Скорость «Мыши» падает до двухсот сорока километров в час. Опустив закрылки, летчик тормозил и заходил противнику в хвост, а после поднимал самолет на безопасную высоту. «Мышь» неплохо маневрирует, если умело изменять конфигурацию крыла. Есть, правда, такая опасность: если скорость падает до двухсот километров в час, то… В общем, Горбачевский все эти эксперименты в очередной раз запретил: — Плевал я на ваши штучки с закрылками. Я не желаю видеть, как мои летчики падают с неба. Хорошо, что в бою у Горбачевского не было власти что-либо запрещать своим летчикам… «Мессеры» рассеялись. Настало время возвращаться. Отвратительная погода ожидала летчиков на том самом месте, где они с нею расстались. Вода была повсюду: под самолетом, вокруг самолета, над самолетом. Квынар снизился и пошел над морем. Янковский начал махать ему: «Михал, поднимаемся над облаками!» Конечно, идти над облаками и видеть солнце было бы приятнее. Но тогда придется проходить сквозь толстый облачный слой, не имея понятия о том, что находится внизу. Михал резко отмахнул Янковскому и Новосельскому, чтобы не валяли дурака и шли над морем. Польские самолеты возвращались к английскому берегу. На базе их ожидали. Растягиваясь на койке в Колхэме, Квынар мечтательно смотрел в потолок. Мачек Кирсте подошел к нему. — Сообщение из командного центра, если тебе интересно, Михал: канадцы благополучно отбомбились и возвращаются. Утопили одно грузовое судно и несколько барж подожгли. Довольны донельзя. — А ты как? — Четыре часа бултыхался в тумане — искал вас, — признал Кирсте. — Так и не нашел. Надо было слушаться Горбачевского и возвращаться сразу. — Главное — у нас потерь нет, — сказал Квынар, уже засыпая.     Читать сказку на портале.

Catus_domesticus: 302-я «польская» эскадрилья Королевских ВВС участвует в воздушной «Битве за Британию» осенью 1940 года.  
27 августа 1940 года, аэродром Кинли, Суррей, Англия Командир Пятьсот первой эскадрильи Генри Хоган пожал руку новичку. — Рад вас видеть в наших рядах, Стэнли. «Новичком» Стэнли — двадцатипятилетний Станислав Скальский — мог считаться только очень условно: авиатор с тридцать пятого года, участник героической, хотя и очень короткой войны в Польше, он вместе с другими польскими пилотами пробирался в Британию странными окольными путями — через Румынию, Бейрут, Марсель. Французы, несмотря на острую нужду в летчиках, вели себя привередливо. Зато британцы оказались куда менее разборчивы. Скальский, устав скитаться без родины, в поисках того, кто даст ему самолет и пулемет, впал в мрачное расположение духа и в Англию ехать не хотел. «Станек, — сказал ему проницательный Кароль Пняк, его добрый друг и товарищ, — ты лучше поезжай, куда тебе говорят». Скальский послушался… Англичане раздражали его — в первую очередь своим непроходимым снобизмом. «Какого черта мы тут торчим, как дети, за школьной партой?» — ругался Скальский, когда англичане отправили его — как и десятки других боевых летчиков — в Истчёрч учиться, в первую очередь — английскому языку. «На что они рассчитывают, эти британцы? — ворчал про себя Скальский. — Пусть только прикажут мне то, чего я выполнять не пожелаю. Я всегда смогу прикинуться чертовым поляком, который ничего в английском не смыслит». Время шло, а он по-прежнему сидел за партой и зубрил артикли и глаголы. Наконец английский польского пилота сочли достаточным для общения — и отправили его в Саттон Бридж изучать новый самолет. Вот это ему понравилось. «Харрикейн» просто завораживал «Стэнли» Скальского своей красотой и, в первую очередь, огневой мощью. Старые PZL — Р-11с, польские самолетики, так героически погибавшие, разбивавшиеся о стальной вал германской военной машины, — казались отставшими на целую эпоху по сравнению с этим быстрым, убийственным монстром. Скальский готов был часами тренироваться на этом самолете. Восемь пулеметов! Бог ты мой! Расцеловал бы эти пулеметы, да англичане могут неправильно понять. — Запомните, — говорил инструктор, старательно выговаривая слова, чтобы иностранцы ничего не упустили из объяснений, — «Харрикейн» по сравнению со своим основным противником, «Мессершмиттом» Bf.109, более маневренный на высоте до полутора тысяч до трех тысяч метров. — Говоря, он заглядывал в листок, где футы были переведены в метры, для лучшего понимания слушателями. Инструктор болезненно морщился, словно такое кощунство причиняло ему страдание. — Далее, — он чуть оживился. — Вступая в бой, старайтесь держаться как можно ниже. В пределах разумного. «Мессер» будет иметь преимущество на высоте вплоть до двадцати тысяч футов… Э… — Снова взгляд в листок. — Шесть тысяч метров. Приблизительно. Поняли? Держаться ниже. Вообще, честно говоря, «Мессер» — быстрее. Но у вас есть восемь пулеметов. Скальский, незаметно для себя, кивал, слушая эти наставления… …Внешне этот польский новичок, Стэнли, держался сдержанно, суховато. Хоган, опытный командир, решил просто посмотреть, каков этот поляк в бою — и потому же делать выводы. По замкнутому виду нового летчика трудно было судить о его характере и о том, насколько хорош или плох он в воздухе. — Где вы служили после обучения? — спросил его командир. — Меня направили в Триста вторую эскадрилью, целиком польскую, но там я не задержался. — Почему? — чуть насторожился Хоган. — Меня хотели сделать инструктором, — объяснил Стэнли. — Я прямо заявил: не хочу. — Так и сказали — «не хочу»? — удивился Хоган. — Прошу прощения, сэр, — сухо проговорил польский летчик, — но я попросился туда, где сражаются. Для этого я здесь. Хоган кивнул: — Учтите, пилотов не хватает, времени обживаться у вас не будет — в ближайшие дни вылет на разведку сектора. Готовы? — Готов с сентября тридцать девятого, — хмуро ответил Скальский. 30 августа 1940 года, аэродром Кинли, Суррей Первый бой над Англией, первый боевой вылет на «Харрикейне». Скальский поймал себя на том, что почти не волнуется. Прошел ровно год — без двух дней — с тех пор, как он сбил свой первый самолет. Это случилось первого сентября тридцать девятого, около четырех часов дня. С тех пор промелькнул пестрый калейдоскоп событий, но Скальский навсегда запомнил «Хеншель», падающий после атаки трех польских пилотов на поле близ Торуня. Самолет рухнул — не то сел, не то просто упал, — скапотировал и замер. Скальский снизился, описал над ним круг и затем сел. Ему пришло в голову, что в самолете могут обнаружиться полезные сведения — карты, например, другие данные… Кабина «Хеншеля» вся была залита кровью, штурман был изрешечен пулями, но жив. Ранен оказался и пилот. Заметив польского летчика, немецкий пилот потянулся за личным оружием, но затем его лицо исказила судорога, и он просто замер. Скальский вытащил штурмана, перевязал его, потом помог пилоту и просто оставался рядом почти до полуночи, когда их наконец обнаружили и забрали — немцев в госпиталь, а Скальского — на аэродром. Вспоминая тот случай, он качал головой: это же надо было быть таким идиотом! Сидеть рядом со сбитым врагом, подвергаясь опасности быть обнаруженным, обстрелянным, убитым… Год спустя Станислав вспоминал этот эпизод с легкой улыбкой сожаления. На этой войне он быстро перестал быть сентиментальным и милосердным. И встретив He.111 над Англией, он уже ни о чем не думал, кроме своих восьми замечательных пулеметов, которые просто отрезали правое крыло от фюзеляжа «немца». 2 сентября 1940 года, аэродром Кинли, Суррей — Почему вы постоянно выключаете рацию, Стэнли? — командир Генри Хоган выглядел недовольным. — Мне трудно координировать свои действия с ведомым, который просто не слышит моих команд! — Прошу прощения, сэр, — бесстрастно отвечал Скальский, на счету которого, помимо «Хейнкеля» был теперь уже один «Мессершмитт». — Я плохо понимаю английский. Нет смысла слушать рацию. Лучше я буду лететь близко к вам и смотреть, что вы делаете. Хоган глянул на своего ведомого с сомнением, но промолчал. Тактика Хогана против «Мессеров» была довольно простой: «Харрикейны» сохраняли плотный строй и прорывались к бомбардировщикам. А потом сбивали их. Главное было — «раскидать» «Мессеры». «Харрикейны», наваливаясь массой и стараясь действовать на небольшой высоте, в общем и целом с задачей справлялись. — Вы стараетесь держаться ближе ко мне? — переспросил Хоган. — Мне наоборот показалось, что вы отходите слишком далеко. Боитесь летать близко к ведущему, а? Скальский покачал головой: — Вовсе нет, сэр. Просто я хочу видеть, что происходит. Мне рассказывали один случай в британской эскадрилье. Немцы сбили там шесть самолетов, а командир этого даже не видел.  Когда мы летим впритык, видимость хуже. Смотрите, как делают немцы: летят пеленгом на одной высоте с дистанцией двести метров. Им удобно видеть друг друга и в случае надобности приходить на помощь. Хоган задумался. — Наверное, вы правы, Стэнли, — признал он наконец. 5 сентября 1940 года, воздушное пространство над Англией Бой был в разгаре. «Стэнли» Скальский впервые вылетел самостоятельно. Хоган был в этот день нездоров, и дал ведомому свой «Харрикейн». Машину Скальского отправили для ремонта — «слишком много дырок в плоскостях», флегматично заметил по этому поводу английский механик. Скальский сбил He.111 и сцепился с «Мессерами». Заставив противников опуститься на две тысячи метров, он попытался «перевиражить» по крайней мере одного из них. Но «Мессеры» уходили, и «Харрикейн», догоняя их, набрал высоту свыше шести тысяч метров. Что произошло потом — Скальский не понял: все случилось за долю секунды. «Харрикейн» вспыхнул. Под английским истребителем мелькнула тень, затем взмыла вверх — на миг Скальский разглядел кресты на крыльях, и все исчезло. Враг подобрался сзади, дал удачную очередь — попал в резервный топливный бак, расположенный позади двигателя, — и ушел. «Хорошо, — подумал Скальский, мимолетно дивясь своему хладнокровию, — что я использовал сначала главный бак, а не резервный. Если я использовал сейчас резервный бак, он был бы полон паров бензина. Я бы уже взорвался». — Черт! — закричал он внезапно. — Я горю! Пламя схватило пилота, на нем загорелся китель. У Скальского имелась причуда — он летал без очков. Очки его раздражали. Сейчас он проклял это свое обыкновение. Одной рукой он закрыл себе глаза, другой потянулся и попытался открыть фонарь кабины. Тщетно — давление воздуха вжимало его в кресло. Самолет пикировал, развивая невероятную скорость. Хватаясь за край фонаря, пилот выбрался наружу. Ветер подхватил его, швырнул о фюзеляж. Скальский потерял сознание. Самолет горел и падал. Когда летчик пришел в себя, земля была уже близко. Машинально он рванул кольцо парашюта и наконец упал в поле. С земли за воздушным боем наблюдали. К упавшему летчику подошел британский полицейский в шлеме. Он неторопливо отсалютовал, как положено, и вежливо осведомился: — Вы немец, сэр? «Очевидно, в бессознательном состоянии я ругался, — понял Скальский. — Англичане признали во мне иностранца». Он набрал в грудь побольше воздуху — что далось ему с трудом, — и ответил по-английски: — Я из Польши… — Мы отвезем вас в госпиталь канадской авиационной части, — сообщил полицейский, поразмыслив. — Лежите спокойно, сэр. Скальского, с отбитым боком, поврежденной рукой и ногой, обожженного, погрузили в полицейскую машину и отправили в госпиталь. 8 ноября 1940 года, аэродром Кинли, Суррей — Стэнли прибыл! Скальский не ожидал, что его встретят так радостно, как героя. До сих пор он чувствовал некоторую отчужденность от своих английских коллег. В госпитале его навестил только один из них — сержант Джинджер Лейси. А сейчас все приветствуют его, пожимают руки. — Ну что, Стэн, готовы лететь? — спросил Хоган. — Или, может быть, вам еще требуется время, чтобы прийти в себя? Глаза их встретились. Скальский понял, что от командира невозможно скрыть главное: после того боя, едва не закончившегося гибелью летчика, Скальский начал бояться. Наверное, Хоган и сам пережил нечто подобное. А может быть, видел, как это случается с другими. — Я в полном порядке, сэр, — холодно произнес Скальский. — Могу лететь хоть сейчас. — Вот и хорошо, — как будто обрадовался Хоган. — Вот и летите. Берите «Харрикейн» и попробуйте. Покажите нам что-нибудь из высшего пилотажа. Скальский направился к самолету. Через полчаса он был уже в воздухе. Но едва самолет оторвался от земли, почти неконтролируемый ужас охватил пилота: ему показалось, что сейчас он снова загорится. Что в любой миг появится «Мессер» — неизвестно откуда, скользнет под «Харрикейном» тенью, и английский истребитель вспыхнет. Весь в холодном поту, сам не зная как, Скальский посадил самолет. И в этот самый миг объявили тревогу. Как ни странно, Станислав почувствовал облегчение: за общей суетой никто не заметил, как бледен польский летчик. Он снова вернулся в кабину «Харрикейна». Звено английских истребителей погналось за двадцать семью «Мессершмиттами». Все как будто встало на свои места. Теперь Скальский холодно смотрел на противника, прицеливался, стрелял… — За Стэнли! — Английские летчики от души провозглаали этот тост. — Он снова с нами и, ей-богу, заслужил свое пиво!     Читать рассказ на портале.

Catus_domesticus: Пилоты разбитой в 1939 году Польши находят приют в Великобритании и продолжают воевать наравне с союзниками.     25 июня 1940 года, Лондон Маршал авиации сэр Хью Даудинг испытывал противоречивые чувства. Англия остро нуждается в подготовленных пилотах. Сейчас — как никогда. И в Англии находятся польские летчики, которые рвутся в бой. Много польских летчиков. Однако, использование этих сорвиголов в Королевских ВВС — дело сомнительное. Здесь слишком много дипломатических и юридических сложностей. В конце концов, Британское правительство сообщило генералу Сикорскому, что, когда война закончится, Англия, несомненно, должна будет получить с Польши компенсацию за все те затраты, которые связаны с поддержанием польских войск в Англии. Сикорский согласился — с подозрительной легкостью. Что лишних раз подчеркивало сомнительность затеи. Но — куда деваться? Вот летчики, а вот самолеты, и война продолжается… — Поляки должны хотя бы немного выучить английский! — потребовал сэр Хью. — Далее. Несмотря на все их заслуги на родине, все они получают звание «пайлот-офицер». Потом могут выслуживаться. Далее: все обязаны знать нашу процедуру командования. Я не знаю, какие там порядки у них, в Польше. Все славяне сумасшедшие. Я этого не допущу! И  в конце концов соглашение было подписано, а британские власти разрешили создать  учебный центр для польских пилотов в Англии. 5 июля 1940 года, Касабланка Жара, кажется, задалась такой целью — задушить молодого польского летчика. Михал Квынар задыхался в комнате, которую делил с другим летчиком из Польши, Казимиром Штрамко. Штрамко где-то пропадал. Они знакомы были еще по Варшаве, где служили в одной эскадрилье. Сейчас, когда они застряли в Касабланке в ожидании корабля, который перевезет их в Гибралтар, Квынар давал себе страшные клятвы: никогда больше не подвергать себя испытаниям жары. Он клянется, что проведет остаток жизни в климате сыром и холодном. Уедет в Норвегию, Исландию, а то и в Россию! Если останется жив, конечно. Наконец Казимир вернулся. По лицу Казика видно было, что он явился с дурной новостью. — Михал, готовься и мужайся, — провозгласил он. — Случилось самое страшное: твою гитару украли. Гитарой Михал дорожил как ничем другим. Известие подкосило его. Поэтому он почти пропустил мимо ушей хорошую новость: — А еще я нашел наконец место на торговом корабле. Пойдем с английским военно-морским эскортом до Ливерпуля. Как ты относишься к Ливерпулю? — Если мне дадут там самолет и позволят бить немцев — то хорошо отношусь, — ответил Квынар.  — Недаром Англию называют «островом последней надежды». На Францию-то надежд уже не осталось. — Кстати, в Англии холодно и сыро, — добавил Штрамко. — И не говори мне, что я приношу только дурные вести. 8 августа 1940 года, Карлайл Миссис Мак-Каббинг протянула молодому поляку руку «лодочкой»: — Мы с мужем счастливы предоставить вам комнату, сэр. Как поживаете, сэр? — Ca va, — галантно произнес Квынар и осторожно пожал слабые пальцы пожилой шотландской леди. Польские летчики прибыли в Ливерпуль, оттуда — в Глазго, где некоторое время квартировали прямо в соборе, и наконец были отправлены в Карлайл. — Не хотите ли пропустить стаканчик настоящего шотландского виски, чтобы взбодриться с дороги, сэр? — вступил мистер Мак-Каббинг. — С удовольствием, сэр. Как поживаете, сэр, — отвечал поляк. — Не правда ли, дорогой, он очарователен! — проговорила старая леди. 15 августа 1940 года, Карлайл Новый самолет, который пришлось осваивать Квынару и его товарищам, был «Бэттл». — А вот ваш новый инструктор. И перед изумленными поляками предстала «богоподобная» фигура — легендарный летчик-испытатель варшавского завода PZL капитан Болеслав Орлиньский. — Изгнанники летают на той технике, которую им предоставляют хозяева, — сказал Орлиньский. — «Бэттл» — не лучший в мире самолет, но в умелых руках далеко не худший. Вы научитесь управлять им. Нам предстоят суровые бои. 20 августа 1940 года, Карлайл Раннее утро. Спит пожилая чета Мак-Каббингов. Спит английское начальство. Спят польские командиры и аэродромная прислуга. Не спит только Михал Квынар… Несуразный легкий дневной бомбардировщик «Бэттл» — никакой другой машины у него под рукой нет. А стоило бы посмотреть, как этот самолет проделывает фигуры высшего пилотажа. Работа в качестве буксировщика мишеней — невероятно скучная для боевого летчика. Надоело служить учебным пособием!.. Надо хотя бы попробовать по-настоящему полетать на «Бэттле». Квынар вывел самолет из ангара, взлетел. Нужно забраться куда-нибудь подальше, чтобы его никто не увидел, даже случайно. Как он и ожидал, «Бэттл» оказался тяжелым, неудобным самолетом. Ну, что дали — то дали. Неожиданно поднялось солнце, озарило зеленые холмы — и сердце у Квынара замерло. Несколько лет кряду он не видел ничего, кроме войны. Грязь под ногами, взрывы в воздухе, вражеские и свои самолеты. Топливо, моторы, попойки с товарищами, раздражающе пассивные французы. И вдруг — величественные горы, вдали — город, а дальше, на север, — извилистая река, сверкающая среди травы и вереска. «Я хочу здесь жить, — сказал себе Квынар. — Я хочу все это — и небеса впридачу!» Но сначала предстояло выиграть Битву за Англию. 25 апреля 1941 года, Южная Англия — Не забудьте вашу гитару, Майкл! — пожилые шотландцы трогательно прощались со своим квартирантом. Михал Квынар успел купить новую гитару взамен украденной у него в Касабланке и по вечерам радовал своих шотландских друзей музыкой. Сейчас он улетал на «Харрикейне» — получил наконец назначение в 315-ю истребительную эскадрилью. Эскадрилья была польская — одна из пятнадцати образованных в Англии за годы войны, — и называлась «Деблин», поскольку ее костяк составляли пилоты, получившие некогда подготовку в Деблинском летном училище. 14 августа 1941 года, Сент-Омер Вооруженная «Спитфайрами» Mk.II польская эскадрилья «Деблин» — Триста пятнадцатая — праздновала: семь подтвержденных побед. Пайлот-офицер Майкл Квынар чувствовал себя именинником: впервые с сентября тридцать девятого — впервые с Польши — он сбил «Мессер». Отсчет начался. Весь вечер звенела в офицерской столовой его гитара, и вместе с ним играл Ян Мусяк — Ясё, старый друг еще по Польше. Ясё служил в Триста шестнадцатой эскадрилье и частенько появлялся в расположении Триста пятнадцатой, чтобы поиграть с друзьями. Третий участник их «джемов» был сержант Реджинальд  Диксон, отменно «брякавший» на фортепиано. 13 февраля 1942 года, Нортхолт Истребители Триста шестнадцатой — «Спитфайр» Mk.V — поднялись в воздух. Командир звена Ян Мусяк возглавлял три двойки истребителей. Их задача — прикрывать бомбардировщики. Погода была облачной, пасмурной. Самолеты пошли к облакам. И под самыми облаками один из «Спитфайров» случайно ударил ведущего крылом. Самолет Яна был поврежден. Он успел скомандовать: «Продолжайте выполнять задание» — и «Спитфайры» продолжили путь. — …Где командир звена? Его нашли быстро. Ясё посадил свой «Спитфайр» в поле. Самолет казался неповрежденным, шасси были выпущены. Летчик сидел в кабине прямой и неподвижный. Казалось, он просто спал. — …Михал, Михал! — Штрамко вбежал к другу, который лег прикорнуть перед трудным полетом. — Михал, дорогой мой, у меня правда плохая новость: наш цыган погиб… Похороны Ясё прошли в ангаре: гроб стоял среди «Спитфаров», и перед Ченстоховской иконой Богоматери, которую поляки называют «Королева Польши», ксендз отслужил торжественный молебен. Гроб погрузили на машину и отвезли на кладбище в Нортвуд. …Фотографию с этих похорон Михал хранил всю жизнь. А на следующий день друзья подарили ему гитару Ясё…     Читать рассказ на портале.

Jluca:
Из предыдущей инфографики запомнили слезы фанатов Старков)

Jluca:
Они замечательные) Во всяком случае те, которых я знаю точно!

Catus_domesticus: Боевой путь польского лётчика Михала Квынара, от сражений первых дней войны над Варшавой до Французского Алжира.    
4 сентября 1939 года, к западу от Варшавы Маленький польский истребитель атаковал, не раздумывая. У него была выгодная позиция — со стороны солнца. «Мессершмитт» неприятеля попросту не видел, и PZL обстрелял его. Германский истребитель ушел из-под обстрела, набрав высоту, и польский летчик увидел, как к его самолету потянулись трассы очередей. «Мессер» поднимался с пугающей скоростью. Только столкнувшись с ним «лицом к лицу», двадцатичетырехлетний Михал Квынар ощутил поистине пугающую разницу между PZL и Bf.110. «Der Gegner» — «противник» (Михал немного говорил и по-немецки, и по-русски) — начал снижение. — Черт тебя побери, — проворчал Михал, — я не побегу от немца. Он рассчитывал на маневренность своего юркого самолета. Можно ведь поднырнуть под «Gegner’а» и уйти из-под атаки. Так он и поступил, а когда «Мессер» опять немного поднялся, польский истребитель оказался у него на хвосте и открыл огонь. Набирая скорость с невероятной быстротой, немец легко оторвался от преследователя. — Ну уж нет! — Теперь Михал чувствовал себя задетым. Он был довольно опытным пилотом, учился летать с тридцать четвертого года. PZL взмыл в облака и оттуда почти отвесно рухнул на немца. Прямо в падении он дал длинную очередь из пулемета. Есть! Двигатель немецкого самолета задымился, и «мессер» начал снижаться. Квынар держался рядом, не отрываясь, и смотрел, как он падает. Но разница в скорости оставалась значительной, и скоро поляк потерял из виду своего противника. ...Лишь год спустя, уже в Нортхолте, у Квынара появилась возможность рассмотреть «сто десятый» вблизи и понять, почему польскому самолету удалось одержать верх над этим грозным противником. «Мессершмитт» был великолепен по части огневой мощи, но в маневренности уступал и «Москито», и даже «Потезу-63». Маленький PZL удачно разыграл свою единственную козырную карту… 17 сентября 1939 года, Бухарест Один за другим садились потрепанные польские самолеты на аэродром, расположенный к северу от румынской столицы. Капрал Квынар был мрачен. Как и большинство его товарищей, он считал атаку «Карасями» немецких танковых колонн, наступающих на Варшаву, самоубийственной глупостью. Но что сделано, то сделано. Армия разбита, Польша потеряна, остатки польской авиации перебрались сперва на аэродром Млынов, затем, оттуда, — в Румынию. — И что мы здесь будем делать? — осведомился, ни к кому особенно не обращаясь, Станислав Скальский. — Что-то не улыбается мне торчать в лагере для интернированных и ждать здесь немцев. — А что ты предлагаешь? — спросил Эугениуш Горбачевский — «Дзюбек». — У всего на свете есть цена, — загадочно ответил Скальский. Квынар нахмурился: — В каком смысле? Вместо ответа Скальский вытащил из своего маленького саквояжика… великолепные сапоги для верховой езды. — Как вы считаете, друзья, хватит этого, чтобы комендант нашей казармы для интернированных закрыл глаза кое на какие наши проделки? 20 сентября 1939 года, Бухарест Комендант оказался человеком понятливым. Сапожки просто ослепили его — настолько, что он не заметил, как тридцать польских летчиков выбрались из казармы и отправились на автобусную станцию. По дороге Квынар заметил стог сена: — Братцы, мне надо отлучиться. — Только не задерживайся. Квынар подбежал к стогу и спрятал там разряженный револьвер: еще не хватало, чтобы в случае задержания — мало ли что случится по дороге — при нем обнаружилось оружие! Вместе с револьвером он вытащил из кармана еще одну вещь и бережно разложил ее на ладони: это был значок польского летчика-истребителя, орел с зеленым венком в клюве. Квынар сомкнул пальцы над эмблемой. Как бы ни был велик риск, с этим предметом он не расстанется. Подобный поступок граничит с предательством. С неуважением к погибшим товарищам. Он решительно сунул значок обратно в карман и побежал догонять друзей. — Боже мой, целых тридцать человек! — Польский посол в Бухаресте схватился за голову. — Хорошо, хорошо, я постараюсь что-нибудь придумать! Польские летчики буквально осаждали его: почти все оказались так же догадливы, как Скальский, и выбрались из лагерей и казарм. …Через день «простой слесарь» (если верить документам) Михал Квынар уже садился в поезд. 8 декабря 1939 года, Лион, база французских ВВС Квынар вытянулся на койке, не снимая сапог, заложил руки за голову. Стыдно признаться, сейчас он тосковал по музыке. Ян Боровский, по гражданскому образованию математик, а по военному — баллистик, уселся рядом. Вошел Казимир Штрамко. У него был такой кислый вид, что товарищи поневоле рассмеялись. Штрамко был признанным разносчиком дурных слухов. Когда они ехали на поезде до Румынии, он предрекал ужасы, ожидающие изгнанников на море. — Вот увидите, на море сейчас шторма и бури. Греческий корабль «Патриа», битком набитый пассажирами, благополучно пересек водную стихию и причалил к берегам французской Сирии. Штрамко был в первой партии, и когда друзья добрались до казармы, встретил их известием: — У меня дурная новость. Нас засунули в армейские казармы, переполненные сенегальцами. Действительно, поляков запихнули в тесное помещение, где днем и ночью галдели сенегальцы. Их белоснежные зубы зловеще сверкали на черных лицах. К счастью, и это испытание скоро закончилось, и новый корабль — на сей раз французский — отвез польских изгнанников в Марсель. Казимир сообщил: — Новости так себе: будем летать на «Моран-Солнье-406». — Вот и хорошо, — отозвался Боровский. — Скорей бы уж в бой! Штрамко скорчил гримасу: — Пока вы тут ничего не делали, я раздобыл несомненное девяностопроцентное доказательство Святого Духа. С этим он извлек из-под куртки здоровенную бутыль чистого спирта. 18 февраля 1940 года, Тулуза — Ле Люк Тридцать шесть польских летчиков поездом отправились в Тулузу. Им предстояло перегнать на базу в Ле Люк новые истребители — «Девуатин-520». Квынар влюбился в этот самолет мгновенно. Просто перегонять его из Тулузы в Ле Люк — уже было наслаждением. — Мишель, едешь на обед? — окликнул Квынара командир звена, резервист по имени Пьер.  Аэродром размещался в пяти километрах от города, и на обед летчики ездили на грузовом автомобиле. Квынар оторвался от «Девуатина», истратил некоторое время на умывание, затем забрался в машину. Лучший ресторан города был переоборудован под столовую для летчиков. Метрдотель уже суетился, распределяя блюда. Офицеры, унтер-офицеры, простые летчики и представители высшего командования — все были равны за накрахмаленной скатертью. Обеды длились до двух часов. «Девяностопроцентное доказательство Святого Духа» здесь было не в чести — подавали настоящие французские вина. Пьер предпочитал беседы на тему рыбалки. Он оказался страстным рыболовом. Напрасно Квынар пытался — пока вино еще не было выпито — повернуть разговор к более важной, с его точки зрения, теме: — Послушайте, Пьер, кто-то должен быть готов к немедленному вылету в случае чрезвычайной ситуации. Кто-то должен быть готов любой момент защитить наш аэродром и ближайшую к нему военно-морскую базу — Тулон. — Мон дьё, Мишель, о чем вы тут толкуете? — Пьер махнул рукой. — Какой смысл оставлять целую эскадрилью дежурить на аэродроме и лишать ее обеда? Один польский прапорщик, кажется, сейчас патрулирует на «Девуатине» недалеко от Тулона… — По-вашему, этого достаточно? — Михал был рассержен. — Вы не забыли, что вокруг нашего аэродрома разбросано сейчас более семидесяти самолетов? И эти машины в случае немецкой атаки останутся совершенно беззащитными. — Ca va! — сказал Пьер, пожимая плечами. С другого конца стола донесся крик: — За Республику! Все похватались за бокалы… И в этот самый момент донесся звук, который невозможно было перепутать ни с чем: звук самолетных моторов. Летчики выбежали в сад, разбитый перед рестораном. В небе шли итальянские самолеты — C.R.42. Их было не менее двенадцать. Они шли обстреливать самолеты, стоящие на земле! — Где грузовик? — крикнул Пьер. — Бесполезно, — тихо сказал Квынар. — Мы просто не успеем. Он думал о новых «Девуатинах» и с ужасом представлял себе — какой ущерб могут нанести этим прекрасным самолетам «Фиаты». Кусок в горло не лез. Явился водитель и сообщил, что грузовик готов везти всех желающих на аэродром. «Желающие» стремглав бросились к автомобилю. — …Знаете, друзья, нам просто повезло, что это были итальянцы на своих устаревших бипланах, — высказался Боровский, когда летчики наконец оказались на аэродроме. «Фиаты» не нанесли серьезного ущерба самолетам — пострадало только несколько «Моранов-Солнье». 10 апреля 1940 года, Ле Люк — Эй, Михал! — Голос Яна Боровского звучал весело. — Не скучаешь без музыки? — Мне хватает музыки двигателя, — ответил Квынар. — Еще бы к этому прибавилась музыка пулемета!.. Но французы, видать, предпочитают ловить рыбу и потом готовить ее под белым соусом. Вместо ответа Ян помахал над головой гитарой. Квынар подскочил: — Где вы ее раздобыли? — Скинулись и купили… Держи! Польские летчики выведали, что Квынар занимается музыкой почти столько же времени, сколько и летает: в летном училище он познакомился с цыганом, которого звали Ян Мусял. Ясё был невероятно красив, высок ростом — и играл на гитаре как бог. Точнее — как их общий с Квынаром кумир — Джанго Рейнхардт. Война развела друзей только в Румынии… А гитара Квынара сгинула еще в Польше. И вот теперь товарищи преподнесли ему такой поразительный подарок! Михал едва не расплакался. В комнату заглянул Казимир Штрамко и хмуро поведал: — Кстати, завтра мы отправляемся в Перпиньян, а оттуда — в Алжир. Не слыхали? Михал задумался. Раньше ему не составляло труда собраться в путь: встал да завел двигатель. Теперь у него появилось сокровище, о котором следовало позаботиться. Михал отправился к своему «Девуатину». Позади кресла пилота имелось место, куда обычно ставят дополнительные топливные баки. Михал снял боковую панель, привязал туда гитару и только-только собрался вернуть панель обратно, как заметил командира звена — Пьера. Пьер очень серьезно наблюдал за поляком, посасывая трубочку. Михал встретился с ним глазами и с невинной улыбкой осведомился: — Ca va? Не проронив ни слова, Пьер удалился — и скоро вернулся с длинным свертком в руках. — Что это? — Удочка! — Господь с вами, Пьер, неужто вы собираетесь ловить рыбу в Алжире? Пьер хлопнул рукой по фюзеляжу «Девуатина», сипло затянулся трубкой и ушел. Михал плюнул и пристроил удочку Пьера рядом со своей гитарой. 11 апреля 1940 года, Перпиньян «Девуатины» сели на невероятно грязном аэродроме недалеко от границы с Испанией. Здесь скопилось множество самолетов: «Блоки», «Потезы», «Девуатины»… «Как взлетать по такой грязи — непонятно, — сердито думал Квынар, досадуя на то, что красавец «Девуатин» испачкает брюхо. — Колеса будут застревать, определенно». Прибыли заправщики. Летчиков собрали в большом ангаре. Командир эскадрильи давал указания на французском. Предстоял большой перелет через море. Неожиданно он обратился к Квынару: — Так, Михал, а вам особое задание: вам поручено снять запасные топливные баки со всех тридцати шести самолетов — ну, с тех, что за протектированной спинкой, — и заполнить их топливом для завтрашнего перелета. Остальные — прошу на обед. В Перпиньяне неплохие бистро, рекомендую. Михал остался наедине с тридцатью шестью самолетами. Интересно, почему выбор командира пал на него? Не из-за истории ли с летающей гитарой? Как бы там ни было, а мое сокровище со мной, подумал он и ласково прикоснулся ладонью к фюзеляжу. 12 апреля 1940 года, Перпиньян — Господа, прошу к карте. Мы должны изучить наш маршрут до Алжира. Карта в эскадрилье имелась только одна. Она случайно оказалась среди личных вещей одного из летчиков — бывшего гражданского пилота французской авиакомпанией, которая обслуживала пассажиров, летавших из Марселя в Алжир и обратно. Спустя час «Девуатины» начали взлетать. Пьер — командир звена — застрял в грязи, как и предвидел Михал. Самое неприятное было то, что самолет Пьера блокировал «Девуатин» Квынара. Пьер дергал рычаг, но самолет отказывался подчиняться. Между тем эскадрилья уже поднялась в воздух. Квынар сердито ждал. Наконец Пьеру удалось оторваться от земли. Вслед за ним взлетел и Квынар. Они полетели вдоль испанского побережья, где их встретил залп испанской артиллерии. «Девуатины» повернули на юг. Два самолета летели самостоятельно. Михал слушал, как мурлычет двигатель «Испано-Сюиза», и думал о том, что это его последний рейс на «Девуатине». До чего же удобная, до чего же прекрасная это машина! Просторная кабина. Самолет отлично слушается, прекрасно вооружен: двадцатимиллиметровая пушка, стреляющая через пропеллер, четыре пулемета… И все-таки она слабовата против немецких истребителей и штурмовиков, особенно — современных, модернизированных. — Если бы только ты был со мной в тридцать девятом, под Варшавой! — с горечью обратился Михал к своему «Девуатину». В ясном небе бежали пухлые кучевые облака. Через полтора часа впереди показалась темная полоска земли — Африка! Пьер как командир звена занял положение перед самолетом «ведомого» — на самом деле все это время он следовал за Квынаром. На алжирском аэродроме теснились самолеты — их здесь было не меньше, чем в воздухе. — Никогда такого не видел! — сказал Квынар. — Лишь бы ни с кем не столкнуться… Вечером Пьер подошел к нему попрощаться: — Для меня война закончилась. Возвращаюсь к своей рыбалке. Квынар пожал ему руку: — Зря, выходит, вашу удочку я с собой тащил. Ну, желаю, чтобы рыба в Гаронне не кончалась! 24 июня 1940 года, Алжир Франция капитулировала. — Теперь куда? — спросил Квынар. Ян Боровский ответил: — Думаю, в Касабланку, а оттуда — на Гибралтар. Это путь Свободной Франции — и нам туда же. Наше место — там, где сражаются с нацизмом.   Читать рассказ на портале.

Tonakien:  Разброс является балансным параметром для отражения свойств вооружения и самолета как огневой платформы.

Tonakien: По-моему вас куда то не туда занесло. Спорить и доказывать, что не верблюд, при этом скатываясь в оффтоп, не считаю уместным. 

Tonakien:  Прямым текстом говорю - я не охочусь специально за самолетами противника. Я их убиваю бомб-килами если они нагло сели мне на хвост и начинают виражить только после уничтожения штаба и на высотах не более 100 метров дабы в случае опасности опять подставить хвост и убить бомб-килом.   Изначально используя маскировки я пробираюсь незамеченым прямо до штаба базы. После его уничтожения я могу позволить себе покуражиться с наглым врагом. Я ни разу никого не сбил находясь хотя бы выше 200м.

Grenoli: Достаточно про письмо. Лучше поздно, чем никогда=). Лучше сообщите, помог патч сегодняшний тем, у кого видеокарты встроенные на ноутбуках?

Tonakien: Delopup (27 Дек 2013 - 10:53) писал:
Кстати, а Вам это не кажется забавным, что и у Вас статистика по сбитым поползла вниз? (данные оттуда же - из "зала славы"...). Я считаю нормальным, что моя статистива сбитых самолетов поползла вниз учитывая то, что с момента выхода 1.1 на личном аккаунте я летаю только и исключительно на штурмовиках (кажется это можно проследить там же в зале славы). 

Tonakien: С оглядкой на баланс можно сказать, что у нас эта пропорция сохраняется. Про то, что и как отрывает снаряд можно дискутировать долго и без результативно. 

Tonakien: Вам самому это не кажется ммм... забавным?