Испытательница

Catus_domesticus: Испытательница — первая русская женщина-испытатель до прихода в авиацию была эстрадной актрисой. Но ее настоящим призванием стала не сцена, а небо...

В офицерском клубе было шумно. Играл джаз. Вася пригласил Зинаиду Никифоровну.
Праздновали столетие ВВС России.
...— В сущности, все даты условны, — заметила Брунгильда Шнапс, когда Франсуа Ларош подсел к ней за стол ик.
— Вы о чем? — спросил француз.
— Обо всем. Невозможно назвать точное время: вот сегодня, именно в этот самый день, началось, — объяснила Брунгильда.
— Праздник есть праздник, — возразил Франсуа. — Время собраться, вспомнить, повеселиться и погрустить. Вы разве так не считаете?
— Может, и считаю, — сдалась Брунгильда. — Все равно это был золотой век, какой год ни назови — тысяча девятьсот десятый, одиннадцатый, двенадцатый...
— Вы танцуете, мадемуазель? — перебил Франсуа. Музыка не давала ему покоя.
— Нет, — отрезала Брунгильда.
— Но вы такая шарман мадемуазель, как можно не танцевать? Нон вальс, нон танго? — удивился Франсуа.
— Не пытайтесь подольститься насчет моего «шарман», — предупредила Брунгильда. — Если я женщина, это еще не значит, что я обязана уметь танцевать... И потом, — она вдруг покраснела, — может быть, я не знаю все эти танцы. Может, я другие... По мнению некоторых — старомодные...
Франсуа задумался на мгновение, но тотчас лицо его прояснилось.
— Эта печаль легко исправляется! — заверил он.
— Да погодите вы исправлять! — всполошилась Брунгильда. — Дайте товарищу младшему лейтенанту насладиться мгновениями.
— Лишь бы товарищ младший лейтенант не вошел в штопор, — с комически-серьезным видом проговорил Франсуа. — Вам доводилось входить в штопор, мадемуазель Брунгильда?
Она сердито отмолчалась. Потом сказала:
— Я решила философски относиться к разного рода инцидентам. Да, со мной всякое происходит. Может быть, чаще, чем с другими. Для меня полет на каждом новом самолете — это как быть летчиком-испытателем.
— О, — Франсуа комически поднял брови, — разве мадемуазель может быть испытателем?
— Представьте себе — может! — отрезала Брунгильда. — И как раз в те времена, которые я называю «золотым веком». Первая женщина — летчик-испытатель, Любовь Голанчикова. Ее жизнь отчасти была связана и с Германией, — добавила Брунгильда, вскинув голову.
— А где она родилась? — заинтересовался Франсуа.
— В Петербурге. Семья была бедная, Любовь училась на бухгалтерских курсах, чтобы потом зарабатывать себе на жизнь. Представляете, как бы тоскливо она прожила, если бы не авиация?
— Даже представить не могу, — сказал Франсуа.
— Впрочем, она сразу ушла из бухгалтерии. И куда? В Народный дом.
— Какой еще «дом»? — нахмурился Франсуа.
— Народный дом — это театр, созданный в Александровском парке в Петербурге специально для культурного развития народа. Там проводились концерты, спектакли. Шаляпин выступал.
— Стала актрисой?
— Вроде того. Участвовала в любительских постановках, танцевала, пела. Там ее заметил антрепренер эстрадной группы «Фолли Бержер» и пригласил к себе. Она взяла себе псевдоним — Молли Морэ.
— Практически французский, — одобрил Франсуа.
Брунгильда допила шампанское. Франсуа заказал еще бутылку и с шиком хлопнул пробкой.
— За прекрасных авиатрис! — провозгласил он тост.
Брунгильда поддержала.
— Вы остановились на том, что Голанчикова стала актрисой, — напомнил Франсуа. — От сцены до неба далековато.
— Не очень. По крайней мере, в десятом году. На Коломяжском аэродроме открылась Первая русская авиационная неделя с участием «королей воздуха». Молли Морэ была в полном восторге. Кругом только и говорили, что о полетах. Голанчикова как актриса была популярна и легко знакомилась с людьми.
— Мадемуазель, — серьезно проговорил Франсуа Ларош, — вы все-таки исключительно плохо знаете мужчин. Разумеется, красивая женщина легко знакомится. Это заложено в ля натур.
— Вы невозможны, Франсуа. Я говорю о важных вещах, а вы шутите.
— Я никогда не шучу с ля натур, — заверил Франсуа.
Брунгильда махнула рукой.
— Вы — большое дитя и с вами нельзя говорить как со взрослым... Голанчикова восхищалась «людьми-птицами», но больше всего — Михаилом Ефимовым, бывшим электромонтером и велогонщиком. Он тоже был от нее в восторге. Наконец она его уговорила, и он покатал певицу на самолете.
— Я догадываюсь, что было дальше, — кивнул Франсуа.
— Да. Всю зиму молодая актриса копила деньги, а весной 1911 года поступила в летную школу «Гамаюн». Вертелась, как белка в колесе: репетиции, концерты, аэродром. Ей было двадцать два года, она все успевала. У нее обнаружились исключительные способности к летному делу: точная координация движений в полете, чуткое понимание техники! Она сажала самолет так, словно это была не многопудовая машина, а легчайшее перышко. Наконец 9 октября 1911 года Любовь Голанчикова получила диплом номер 56. Он давал ей право летать на самолетах типа «Фарман». Сбылась мечта — она стала авиатрисой!
— Из актрис в авиатрисы, — произнес Франсуа, пробуя эти слова на вкус. — Еще шампанского, мадемуазель?
— Пожалуй. — Брунгильда рассеянно смотрела на своего собеседника сквозь бокал. — И знаете, о чем она мечтала теперь? Поступить на авиационный завод, где требовались летчики-сдатчики. То, что мы сейчас называем «испытателями». Но уж конечно ей вежливо отвечали, что полеты — неподходящее занятие для особы женского пола. Поэтому она занялась спортом.
— Во Франс спорт — дорогостоящее дело, — заметил Ларош.
— В России тоже, — кивнула Брунгильда. — Нужно было иметь собственный аэроплан — ну, для начала. А еще деньги для переездов, для аренды ипподрома...
— Простите, мадемуазель, ипподром — это ведь место, где выступают лошади? — перебил Франсуа.
— В те времена — и самолеты. Хорошая посадочная площадка, — объяснила Брунгильда. — А еще нужно было платить жалованье мотористам, ремонтировать аппарат... Но Голанчикова рискнула. Она бросила сцену и начала выступать на «Фармане», показывая чудеса в воздухе. В Риге публика показала себя во всей красе: какой-то идиот из числа «даровых зрителей» просто ради любопытства бросил в самолет палку. Голанчикова упала вместе с аппаратом и получила тяжелые ушибы. На Второй военный конкурс аэропланов в Петербург, где собрались летчики и конструкторы с новыми машинами, Голанчикова прибыла, опираясь на палку.
— Думаю, она опять имела успех, — вставил Франсуа Ларош.
Брунгильда искоса посмотрела на него:
— Да уж, имела. Смогла полетать на самолетах нескольких типов. Ей охотно показывали новые машины, позволяли подняться на них в воздух, испытать аппарат после регулировки или ремонта. В те времена интуиция часто заменяла приборы, а у Голанчиковой она была исключительная. Она точно умела определять недостатки, присущие тому или иному самолету. Конструкторы начали прислушиваться к мнению этой удивительной девушки.
— Сейчас должен появиться прекрасный принц! — вздохнул Франсуа Ларош, в третий раз наполняя бокалы. — Выпьем за прекрасного принца!
— Это был Энтони Фоккер, поставлявший во время войны самолеты немецкой армии, — сказала Брунгильда. — Довольно одиозная личность. Богатый голландец, помешанный на самолетах. В те времена — новатор авиационной техники... и невероятный красавец. И вдруг он просит фройляйн Голанчикову полетать на его новом аппарате и высказать свое мнение.
Франсуа Ларош вынул носовой платок и обмахнулся, всем своим видом показывая безразличие к персоне Энтони Фоккера.
Брунгильда не обратила на эту маленькую демонстрацию ни малейшего внимания.
— Вот Голанчикова взлетает на новом фоккеровском «пауке»... Делает круг над аэродромом... И тут аппарат кренится влево. У Фоккера щемит сердце: русская фройляйн сумасшедшая и угробит его драгоценную машину! И тут машина выравнивается... кренится на другое крыло... снова выравнивается... Фоккер видит, что «паук» способен на такое, о чем он сам, конструктор, даже не догадывался. Полный успех и полный восторг. Голанчикова рекламирует его продукцию лучше, чем все другие летчики-мужчины, вместе взятые.
— Он предложил ей работу? — догадался Франсуа.
— Именно. Голанчикова была одной из тех, кто закладывал основы высшего пилотажа. Вместе с Фоккером она уехала в Германскую империю и с триумфом потом выступала на его самолетах по всей Европе. В 1913 году она совершила международный перелет Берлин-Париж на новом двухместном самолете «Моран-Солнье».
— О, Париж! — обрадовался Франсуа. — Голанчикова побывала в столице мира! Очень правильное решение.
— Перелет оказался невероятно тяжелым. Трасса пролегала над горно-лесистой местностью, — задумчиво говорила Брунгильда и как будто видела перед собой не шумный бурлящий офицерский клуб, а темные леса в сердце Европы. — Стояли туманы. Земные ориентиры почти не проглядывали. Леденящие дожди, сильные ветры... Дождь колол лицо, словно булавками. А если бы отказал мотор? Куда сажать машину?.. Но Морану важно было доказать, что летать на его новом самолете безопасно даже над такой проблемной местностью.
— Голанчикова сама вела этот самолет?
— Нет, летел опытный французский авиатор Летор. Он сам выбрал Голанчикову навигатором, сказав, что «у нее глаза как у кошки — видит землю днем и ночью». Наконец стали садиться — самолет перевернулся, его швырнуло на землю, и он накрыл пилотов. Они лежали и не могли выбраться, пока наконец им не помогли случайные прохожие, увидевшие аварию. Это произошло в ста километрах от Парижа.
— Жаль, — искренне огорчился Ларош.
— Их все равно встретили в Париже как триумфаторов. А потом владелец аэропланной мастерской Федор Терещенко взял к себе Голанчикову на должность летчика-испытателя. Это случилось 1 декабря 1913 года.
Франсуа нахмурился.
— Дальше по сюжету — война.
— Во время войны Голанчикова передала Российскому Воздушному флоту свой «вуазен». Она к тому времени была замужем за каким-то купцом... О ее муже ничего толком не известно. Даже имени не сохранилось. Но это не так уж и важно. К авиации он, вроде бы, отношения не имел.
— А Голанчикова — так до конца жизни и оставалась авиатрисой?
— Во всяком случае, в России. Она приняла революцию, вступила в тренировочную эскадрилью ВВС Красной Армии. Совершила даже несколько боевых вылетов, но в основном учила красноармейцев-пилотов. А затем эмигрировала вместе с мужем — сначала в Германию, потом в Соединенные Американские Штаты.
— Почему?
— Неизвестно. Наверное, была какая-то причина. В сороковые в Нью-Йорке она работала таксистом, а умерла в шестьдесят первом, там же. Она удивительно говорила когда-то: «Мы, воздушные странницы, — самые смелые люди. Вечность задела нас крылом. Пусть до звезд еще далеко, но вольный сын эфира, аэроплан, поднимает воздухоплавательных Тамар высоко над землей!»
— Поэтично, — согласился Франсуа. — Кстати, о поэзии... Я на минутку.
Он поставил бокал, встал из-за стола и направился к оркестру. После недолгих переговоров он вернулся к столику и протянул Брунгильде руку.
— Позвольте вас пригласить на танец, мадемуазель! Никаких новомодностей, никакого фокстрота, никакого даже вальса.
— Что же вы заказали? — изумилась Брунгильда. — Полонез? Котильон?
— Я заказал «гроссфатер»! — с гордостью объявил Франсуа. — И кстати, должен вас предупредить, мадемуазель: «гроссфатер» я танцевать не умею, так что вам придется меня обучать. На лету. Как и положено авиатрисе.