Фронтовая авиатриса

Catus_domesticus: Фронтовая авиатриса — первая женщина-военный летчик была русской — княгиня и прапорщик ВВС Евгения Шаховская.

Капитан Хирата чуть замешкался, отвечая на приветствие Брунгильды Шнапс.
Брунгильда покраснела. Она точно знала, что все сделала правильно. Приветствовала его первым, поскольку он старше по званию. Он мог бы и не улыбаться так ехидно.
Впрочем, рассуждая о японце, она не вполне понимала, ехидно он улыбается или не ехидно. И улыбается ли вообще. Капитан Хирата был человеком замкнутым и нечасто позволял себя понимать. Точнее, совсем не позволял.
Брунгильда, в полном соответствии со своим героическим именем, решила идти напролом.
— Позвольте обратиться, герр гауптманн!
— Да? — Он посмотрел на нее как будто с удивлением.
Она решила расценивать это как согласие. Хотя, по правде говоря, «да?», произнесенное подобным тоном, скорее, напоминало выражение удивления.
— Господин капитан, вас как будто удивляет наличие на аэродроме женщины-пилота! — выпалила Брунгильда.
Капитан Хирата молчал несколько секунд. Видно было, как меняется выражение его глаз. Он как будто решал: отвечать формально или искренне. И тщательно отмеривал в уме уместную дозу вежливости, которой будет сопровождаться ответ.
Наконец решение было принято, и капитан Хирата — очень, очень вежливо — произнес:
— Да, Frau Leutnant, мне непривычно видеть женщину — военного летчика. Это меня смущает. Настоящая японская женщина никогда не позволила бы себе стать военным летчиком. В более традиционном обществе это сочли бы неприличным.
Он слегка поклонился, показывая, что сожалеет о столь резких словах.
Брунгильда сделалась совершенно пунцовой. Она сама чувствовала, как пылают ее уши.
— Я вынуждена напомнить вам, господин капитан, о том, что женщины очень рано начали летать на самолетах, — проговорила она.
— Если я правильно понял ваши предыдущие рассказы, — сказал Хирата, — речь шла о любительницах. Для них авиация была чем-то вроде модного приключения. Спорта. Как это называется? Чем-то вроде игры в гольф. Таким образом они знакомились с мужчинами, выходили замуж... Японские женщины, — прибавил он, — также посещают кружки икэбаны для того, чтобы выйти замуж.
— Майн готт! — воскликнула Брунгильда. — Неужели завидные японские женихи посещают подобные кружки?
— О нет, — японец тонко улыбнулся. — Но в этих кружках занимаются сестры и матери завидных женихов.
— Очень сложно и очень по-японски, — сказала Брунгильда. Она искренне считала, что это комплимент.
Очевидно, Хирата понял и оценил ее старания, потому что сделал ответный шаг:
— Однако, Frau Leutnant, мне показалось, что вы хотели опровергнуть мое, быть может, ошибочное представление о первых летчицах.
— Я... — Брунгильда замялась, но тут же нашлась: — Да, господин капитан. Женщины относились к авиации не только как к икэбане. Были и военные летчицы.
— В Германии? — еще более вежливо спросил Хирата.
— Первой военной летчицей считается русская дама — Евгения Шаховская, — вынуждена была признать Брунгильда. Но она тотчас оживилась: — Это была выдающаяся личность! Авантюристка, красавица, сорви-голова!
— Я плохо знаю русские имена, — заметил капитан Хирата, — однако мне кажется, что «Шаховская» — имя знатного даймё... как это по-русски?
— Это княжеская фамилия, да, — кивнула Брунгильда. — Правда, до сих пор трудно разобраться, кто была на самом деле Евгения Шаховская. Одни говорят, что — дочь купца Михаила Андреева из Петербурга, которая вышла за князя и овдовела. (По другой версии — развелась). Другие — что она никогда не была замужем, и Шаховская — ее первая и настоящая фамилия, а ее отец был, мол, эстляндским губернатором. Есть еще версия, что ее отец — князь Михаил Шаховской, тайный советник и сенатор. Кое-кто считает ее авантюристкой, которая просто назвалась «княгиня Шаховская» — в начале двадцатого века были и такие.
— Но в России, мне кажется, как и в Японии, строго велся учет знатных семейств, — сказал Хирата. — Россия была традиционным обществом.
— Евгения Шаховская была международной авантюристкой, — ответила Брунгильда. — Если можно так выразиться. Она училась летать в Германии. Вообще ее судьба — как и судьба многих выдающихся женщин, — определилась любовью.
Она покосилась на капитана Хирату — не смеется ли он. Но японец с большим уважением слушал о любви. Очевидно, в японской культуре это считается почтенным сюжетом.
Брунгильда приободрилась:
— Она влюбилась в кумира «всей прогрессивной Европы» — известного летчика и инструктора Всеволода Абрамовича. Он прославился несколькими мировыми рекордами, совершил, между прочем, перелет из Берлина до Петербурга. Его называли лучшим пилотом-инструктором. В общем, он был действительно выдающийся!
— Да, такой мужчина производит сильное впечатление на женское сердце, — признал капитан Хирата.
Брунгильда вдохновенно продолжала:
— Шаховскую завораживали полеты. Абрамович ее просто сразил! Поэтому она и отправилась в Иоганнесталь, в Германию, и уже 16 августа 1911 года получила диплом.
— А Абрамович — он тоже находился в Иоганнестале? — спросил Хирата.
— Разумеется. Ради него, я думаю, она там и осталась. Они летали вместе, и вот однажды поднялись в небо на двухместном аэроплане. Считается, что вела самолет Шаховская, а Абрамович был пассажиром. Они упали с высоты в шестьдесят метров, и Абрамович погиб. Это случилось в апреле 1913 года.
— А она? — спросил Хирата.
Брунгильда с удивлением заметила, что у капитана блеснули слезы.
— Японцы сентиментальны, — объяснил капитан Хирата. — Такие истории у нас показывают в театре, их записывают писатели. Мы читаем их для того, чтобы испытывать сильные чувства. Я благодарен вам за рассказ.
— Мой рассказ только начался, — заявила Брунгильда. — Мы ведь не дошли до самого интересного: как Шаховская стала военным летчиком!
— О, — вежливо сказал капитан Хирата. —  Прошу меня извинить. Я был нетерпелив.
— После катастрофы Шаховская объявила, что летать больше не будет. Но, конечно, не удержалась. Она отправилась в Петербург, там бывала в доме Распутина, вообще увлекалась всем модным, включая, надо полагать, и кокаин... Ее очень угнетало то обстоятельство, что Абрамович погиб по ее вине, а она сама даже не пострадала. К счастью для нее, началась война.
Капитан Хирата одобрительно кивнул.
— Война помогает самураю ощутить в себе истинный дух.
— Разумеется, женщине трудно было попасть в действующую армию, если только не с госпиталем, — продолжала Брунгильда. — Но здесь следует отметить одно обстоятельство. Россия была более передовой страной — в том, что касается женской эмансипации. Да, да, она считается отсталой страной, и это как будто бы «общее место», но если сравнивать с той же Францией... Французским авиатрисам наотрез было отказано во фронтовой службе. А Шаховская отправилась на поле боя. Она получила чин прапорщика и была зачислена в авиаотряд. Занималась корректировкой огня батарей и разведкой.
— Прекрасное дело, — одобрил Хирата.
— Про нее, конечно же, распускали слухи, что она занята не столько выполнением боевых задач, сколько романами с офицерами. Ну и конечно же шпиономания. В русской армии во всех, кто хоть как-то был связан с Германией, видели германских шпионов. Даже императрицу в этом обвиняли. А Шаховская несколько лет жила в Германии, училась там! Ее арестовали уже через месяц и приговорили к расстрелу.
— Это позорная смерть, особенно если обвинение несправедливое, — нахмурился Хирата.
— Вы забываете, господин капитан, о том, что Шаховская была близка с Григорием Распутиным, а через него — с царской семьей. Николай II помиловал ее, и она была заключена в крепость.
— Но в России произошла революция, которая все поставила — как это говорят? — с ног на голову, — заметил Хирата.
— Именно. Шаховская была освобождена большевиками как узница царского режима. Одно время она работала в Гатчинском дворце, который превратили в музей. Вроде бы там произошла кража. Сейчас трудно во всем разобраться, ведь прошло столько лет, а участники тщательно замели следы... Известно, что какие-то ценности из этого дворца продавали за рубеж, но вот кто это делал и по чьему указанию? Это было очень темное время.
— Шаховская больше не летала? — спросил Хирата. — И не влюблялась?
— Насчет любви ничего сказать не могу, а вот полеты для Шаховской точно закончились. Она поступила на службу в ЧК, сначала в Петрограде. Потом ее переправили в Киев. И вот в Киеве она была застрелена — в двадцатом году. Ей был тридцать один год.
— Расстреляна? — переспросил Хирата.
— Нет, именно застрелена, — пояснила Брунгильда. — В перестрелке. Одни говорят, что Шаховская была пьяна, другие — что она находилась под действием наркотиков. Кокаин был тогда модным увлечением, так что вполне может быть... История неясная — как и все в жизни и смерти Шаховской. Мне кажется, — прибавила Брунгильда с какой-то несвойственной ей застенчивостью, — что единственным ярким, светлым пятном в жизни Шаховской была ее служба в качестве военного летчика. Те несколько дней, когда она летала над линией фронта и помогала батареям корректировать огонь. Она такая красивая в военной форме!
Капитан Хирата долго молчал, обдумывая услышанное.
Наконец он произнес:
— Военная форма, как и кимоно, очень идет по-настоящему красивым людям.
Он поклонился Брунгильде и ушел. Она долго смотрела ему вслед, раздумывая: что, собственно, он хотел сказать последней фразой? Может быть, он признал правоту Брунгильды? Хорошо бы так!