Летчик номер восемь

Catus_domesticus: «Летчик номер восемь» — забытые страницы истории авиации. Подданный Российской империи граф Ламберт произвел фурор на авиационной выставке в Париже в 1909 году!

Лейтенант Ларош с интересом рассматривал тарелку борща.
Стряпуха Гарпина весело наблюдала за ним из окошка раздачи.
— Что, не видал такого, сынок? — с густым украинским выговором вопросила она. Голос у нее был могучий, грудной. Такой, что запросто долетит и до середины Днепра, и еще дальше.
— О, мамо Гарпина, да тут у нас настоящий борщ! — Бодрый Вася принял тарелку, куда повариха от души плюхнула сметаны, и уселся рядом с Ларошем.
Француз комически приподнял бровь.
— Есть такие славянские слова, шер ами, которые европейскому человеку физически не выговорить, — заметил он, не без зависти наблюдая за тем, как Вася уминает борщ.
— Выговаривать не обязательно, ты лучше сам борщ попробуй! — ответил Вася между ложками.
— Борч, — скорбно выговорил Ларош. — Звучит как самоубийство. Террибль!
Вася так и подавился от смеха.
Ларош сказал со вздохом:
— О да, вот гримас де ля фортуна. Ты можешь быть каким угодно распрекрасным летчиком, но если не можешь выговорить слово «борч», над тобой будут смеяться русские.
— Клянусь не смеяться! — отозвался Вася, предательски покрасневший.
— И как это урожденные французы служили в русской авиации? — продолжал Ларош. — Может, потому, что были высокого происхождения и не употребляли в пищу этот самый борч?
— «Борч», друг мой Ларош, в России употребляют все, — произнес Вася. — Равно как и щи.
При звуке еще одного ужасного славянского слова Франсуа Ларош закатил глаза. Но он и сам уже был готов захихикать.
— А что ты там говорил про французов в русской авиации? — осведомился Вася, вымазывая тарелку коркой хлеба.
Франсуа Ларош ответил:
— В данный момент я имел в виду графа Ламберта. Вчера в газете попалось. — Он вынул из кармана смятый листок газеты «Наше время» за 1909 год.
— Где взял? — Вася с интересом принял из его рук измятый листок, разгладил.
— Лежало в сундучке. И фото сохранилось. А имени фотографа нет...
— Зато есть имя авиатора, что намного важнее! — обрадовался Вася изымая у Лароша старинную газету. — «Бывший русский офицер граф де Ламбер на своем аэроплане совершает полет над Парижем. Он прилетел из Живизи, с аэродрома, в Париж, два раза обогнул вокруг Эйфелевой башни и улетел обратно в Живизи. В общей сложности он пролетел около пятидесяти верст». Ха, вот это рекорд!
— На самом деле — да, — подтвердил Ларош. — Вполне шарман рекорд. Только не дальности полета, а высоты. Триста метров! До этого рекорд высоты принадлежал Орвиллу Райту и составлял 172 метра. Рекорд де Ламберта был официально зафиксирован и является первым рекордом мира, установленным российским пилотом.
— Погоди, он Ламберт или Ламбер? — уточнил Вася.
— И так, и так пишут, — сказал Ларош. — Сам знаешь, эти «т» в конце французских фамилий не читаются. Иногда.
— И он еще на наш «борщ» жалуется, — заметил Вася. — Ладно, а чего это французский граф — русский офицер?
— Ламберты служили в России еще с восемнадцатого века, — ответил Ларош. И снова разгладил старый листок. — Шарль де Ламберт родился на Мадейре. Потом учился в Париже. Его отец был русским подданным — как и прочие его предки.
— Да бог с ними, с предками, — нетерпеливо оборвал Вася и на некоторое время предался компоту. — Про летчика рассказывай.
— Молодой граф имел модное увлечение — воздухоплавание, — продолжал Ларош. — Скажи, мон ами, сметану из борча надо отдельно есть или сначала размешать?
— Как хочешь. Я размешиваю, а потом еще сверху отдельно кладу, — охотно проконсультировал Вася.
Ларош рассеянно повозил ложкой в тарелке и вдруг засмеялся пришедшей ему мысли.
— Нет, ты только представь себе, Ламберт изобрел смешную штуку. Додумался поднимать корпус судна над поверхностью воды с помощью подводных крыльев. Патент зарегистрировал в 1891 году сначала во Франции, а потом и в Северо-Американских Соединенных Штатах.
— Что-то не слыхал о таком, — нахмурился Вася. — А Горыныч знает? Ему как дракону должно быть близко.
— Эксперименты получались, но потом Ламберт от идеи отказался. Исследовал крыло, сначала один, потом на пару с Хайремом Стивенсом Максимом.
— С каким Максимом? — На лице Васи вдруг проступило понимание: — С тем самым Максимом? Который человек и пулемет?
— Точно, мон ами. — Ларош кивнул. — В это время Максим строил огромный аэроплан с размахом крыльев почти в тридцать два метра и весом больше трех тонн. Вот эту-то махину и взялся испытать граф Ламберт. Это было в 1894 году.
— Ну и как — испытал?
— Ага. Рухнул за милую душу. И что самое интересное — Максим после этого к авиации охладел, а Ламберт — наоборот, влюбился в самолеты по уши и окончательно. Исследовал и изобретал. Чтобы удобнее было этим заниматься, создал небольшую конструкторско-производственную фирму. Вообще он довольно долго работал, прежде чем начало получаться.
— Сколько — долго? — спросил Вася.
— К вам можно? — Рядом появился штаб-сержант Хопкинс с подносом.
Вася кивнул ему в знак приветствия, а Ларош спросил:
— Скажи, Билл, ты в состоянии выговорить слово «борч»?
Хопкинс издал серию шипящих звуков, после чего невозмутимо уселся и принялся за еду.
— Мы тут про графа Ламберта, — сообщил Вася. — Русский летчик над Парижем.
— Не просто летчик, — добавил Франсуа Ларош, — а летчик номер восемь.
— Это еще что означает? — удивился Хопинкс, аккуратно зачерпывая ложкой «борч».
— Представь себе, что в мире еще совсем нет пилотов, — загадочным тоном произнес Ларош.
— Ну, Шарль Перро, ты нам сказки-то не рассказывай! — возмутился Вася. — Мир без пилотов?! Такого не бывает.
— А вот представь... И они только-только начинают появляться. И получают пилотские свидетельства в летной школе: номер два, три... Граф Шарль де Ламберт получил свидетельство номер восемь. Восьмой дипломированный летчик во всем мире.
Повисла пауза.
— Да, — выговорил наконец Вася. — Это надо осмыслить. Ну так когда он начал получать результаты?
— Какой ты, Вася, приземленный, — упрекнул его Ларош.
— Как ты можешь летчика называть приземленным? — возмутился Вася. — Я практичный.
— Ладно, согласен, ты у нас практичный, — согласился Ларош. — По-настоящему у Ламберта стало что-то получаться с появлением надежных двигателей внутреннего сгорания. Свой первый глиссер, снабженный бензиновым мотором конструкции Диона, он построил в 1905 году. В общем, не так долго и возился.
— А летал у него кто? Или все сам?
— Был у него друг-воздухоплаватель Поль Тиссандье, — сказал Ларош. — Но граф и сам поднимался в воздух. Заболел небом навсегда. Еще с легкой руки Максима.
Они посмеялись, а сержант Хопкинс спросил:
— Того самого Максима?
— Того, того... — подтвердил Вася тоном знатока.
Ларош заметил:
— Между прочим, именно граф Ламберт, испытывая свои первые аэроглиссеры, столкнулся с таким неизученным физическим явлением, как эффект «воздушной подушки».
— Здорово, — хладнокровно сказал Хопкинс. — Легко быть первооткрывателем в начале двадцатого века.
— Хочешь сказать — повезло? — поинтересовался Вася.
— Хочу сказать, совпало несколько факторов. И фактор личности графа де Ламберта, судя по тому, что я успел услышать, — не последний, — сказал Хопкинс.
— Абсолютно верно, — отозвался Ларош. Он доел борщ и взялся за котлеты. Котлеты француз ел вилкой и ножом, элегантно и непринужденно. — В 1908 году братья Райт открыли во Франции свою первую авиационную школу. Естественно, Шарль де Ламберт тут же сделался учеником. Уилбур Райт, между прочим, удостоил его наивысшей похвалы: «Граф де Ламберт и я летаем одинаково».
— Сильно, — сказал Вася. И, встретив взгляд Лароша, быстро прибавил: — Прости. Продолжай.
— Продолжаю. — Ларош потер переносицу, как человек, который пытается собраться с мыслями. — 7 октября 1909 года Шарль де Ламберт официально получил пилотское свидетельство Французского аэроклуба за номером восемь. А уже 18 октября совершил свой знаменитый полет над Парижем. Французские министры как раз собрались побывать на аэродроме в Живизи, осмотреть новинки авиатехники. Полет графа был своего рода сюрпризом.
— Ничего себе — сюрпризик! — вставил Вася.
Ларош пропустил его реплику мимо ушей.
— Готовился долго и в строжайшей тайне. О задуманном знали двое: сам граф и его инженер-механик. Представителей прессы уведомили в последний момент. В 16 часов 37 минут аэроплан графа де Ламберта покинул территорию аэродрома, взяв курс туда, куда никто не ожидал, — на Париж! Над городами еще никто никогда не летал. Это считалось таким же смертельно опасным делом, как и полет над водой.
— Знаете, что я думаю? — хладнокровно произнес Билл Хопкинс. — Я думаю, что Ламберт заодно пытался понять, годятся ли самолеты для разведки.
— Ты прав, — кивнул Ларош. — Была и такая цель. Военная. Но вообще требовалось продемонстрировать успехи воздухоплавания, а заодно Ламберт хотел взять реванш за одну большую неудачу: полет над Ла Маншем ему не удался.
— Зато над Парижем покрасовался, — сказал Вася.
— Между прочим, за этот полет Французский аэроклуб наградил Шарля де Ламберта Большой золотой медалью, а Общество Поощрения Авиации вручило ему денежный приз в пятьдесят тысяч франков. Спустя несколько дней граф стал кавалером Почетного легиона.
— А что самолет? — поинтересовался Вася. — О нем что-нибудь известно?
— К сожалению, ничего утешительного, — вздохнул Ларош. — Этот биплан был передан на вечное хранение в петербургский Аэромузей, организованный Императорским Всероссийским Аэро-Клубом. Его продемонстрировали российской публике на Московской выставке 1912 года. А после Октябрьской революции самолет был уничтожен. Но вообще-то еще в двенадцатом году ничего хорошего с ним не происходило. Журнал «Аэро и автомобильная жизнь» тогда же возмущался «вандальским отношением к священной реликвии авиации». Аэроплан не собрали, а просто свалили все отдельные части на стенд, прислонили к столбам сбоку порванные крылья... и успокоились.
Вася содрогнулся.
— Я даже слушать об этом не могу.
— Ладно, не будем сосредотачиваться на ужасном, — кивнул Ларош. — Мне тоже как-то больно...
— А граф Ламберт что? — спросил Хопкинс. — В Россию возвращался?
— Остался во Франции, — сказал Ларош. — Всю жизнь работал с самолетами и умер в Париже 26 февраля 1944 года. Во время нацистской оккупации немцы его, кстати, разорили, закрыли его фирму и оставили без средств к существованию.
— Да, — после долгого молчания произнес Вася. — Вот это была жизнь!.. А фотографию знаменитого полета кто сделал?
— Неизвестный фотограф, — ответил Ларош. — Но спасибо ему за эту память.
— Летчик номер восемь, — не мог успокоиться Вася. — Это ж надо! А вот я, к примеру, летчик номер какой, интересно бы знать?
Он даже зажмурился, представляя себе все эти тысячи и миллионы.
— Да ладно тебе, Вася, — спокойно произнес Хопкинс. — Какая разница! Лишь бы летал хорошо.