Последний бой «Рено»

Remarque: Последний бой «Рено»

Декабрь 1919 года, Париж — Тонкин
Лейтенант Жан Буатель не знал, радоваться ему или пугаться, когда узнал о предстоящей перемене: его взвод, которым командовал капитан Кувервилль, отправляли в далекий Индокитай.
— Да ладно тебе, Буатель! — товарищи хлопали его по плечу, кто покровительственно, как неудачника, кто и не без зависти: ведь в колониях могут открываться возможности, какие во Франции и представить невозможно. — С тобой ведь твой верный «Рено»!
Пять французских танков «Рено FT-17» прибыли в Тонкин для проведения испытаний в декабре девятнадцатого года.
Молодых французов поразил Индокитай — зеленый, влажный, населенный маленькими, обманчиво хрупкими людьми.
Впрочем, большую часть времени французы проводили в своих кварталах, в казармах, подле танков.
«Рено FT-17» был признан наиболее подходящим для того, чтобы нести службу в колонии. В первую очередь учитывался его малый вес.
— Командование предполагает, что мы в состоянии на этом танке пройти даже местные мосты! — высказался капитан Кувервилль, критическим взором созерцая раскачивающееся над гремучей речкой сооружение удерживаемое над потоком канатами. — Что ж, у начальства в метрополии всегда было завышенное представление о возможностях колониальных войск.
— Но ведь столкновения с танками противника, вроде бы, не предполагается? — заметил Жан Буатель. — Насколько нам известно, у потенциального противника никаких танков нет вообще!
— Следовательно, и наши «Рено» — не более, чем оружие устрашения, — заключил Кувервилль. — Однако расслабляться не следует. Танки надлежит сохранять в боевой готовности. Если не война, то уж начальство точно может нагрянуть в любой момент.
Январь 1920 года, Ханой
— Принимаем подкрепление! — с такими словами разбудил Буателя его приятель лейтенант Лекошер. — Я только что от капитана.
— Какое подкрепление? — Спросонок Буатель ничего не понимал. — Против кого?
— Да не против! — рассмеялся Лекошер. — Из Владивостока прибыло еще несколько наших танков. Эвакуировали из России при прямой угрозе победы большевиков. Прямо к нам.
Лейтенант Баррьери, командир нового танкового взвода, внимательно слушал объяснения капитана Кувервилля. Тот рассказывал об особенностях эксплуатации «Рено» в Индокитае.
— Главное — нам пришлось произвести некоторые модификации танка, — говорил капитан. — Я вам покажу. Мы заменили деревянное направляющее колесо стальным. Климат здесь... плохо сказывается на древесине. Вы потом поймете.
— Хорошо, что танки такие легкие, — сказал Баррьери. — Нам удалось переправить их морем. Остальные застряли и достались Советам.
Кувервилль поморщился:
— Да, это нехорошо...
Французский Индокитай был разделен на несколько частей. Тонкин со столицей Ханой, Аннам со столицей Хюэ и Кохинхина со столицей Сайгон. В Ханое и Сайгоне имелась французская администрация, в Хюэ находился «император» Дао Бай, обладавший династическим мечом, династической печатью, некоторой харизмой... и фактически больше — ничем.
Отныне один танковый взвод находился в Ханое, а второй, под командованием лейтенанта Баррьери, — в Сайгоне. Порядок охранялся неукоснительно, время шло, колонии благоденствовали. Во всяком случае, так считалось в Париже.
Апрель 1927 года, Шанхай
— Нам трудно понять местное население, — говорил капитан Кувервилль за бокалом вина, присланного из Франции. — Меньше всего я понимаю, для чего им нужна эта их так называемая независимость. Некоторые маленькие народы просто не в состоянии самостоятельно решать свою судьбу. Но кто-то мутит воду, а хуже всего — сотрудничает не только с Советами, но и со смутьянами во Франции. Недавно прошли слухи о том, что кое-кто из них состоит во Французской коммунистической партии...
— Это логично, — брякнул Буатель.
На него устремились все взгляды.
— Простите, лейтенант, что вы имеете в виду? — осведомился Кувервилль.
— То, что они состоят именно во Французской компартии, — объяснил Буатель. — Они ведь считают себя подданными Франции.
«Вывернулся», — прошептал Баррьери на ухо Кувервиллю.
Кувервилль уезжал в Париж. Он выходил в отставку. Происходили кадровые подвижки: Буатель занимал место командира взвода и переходил в Сайгон, а Баррьери со своими танками направлялся в Шанхай — охранять тамошнюю французскую миссию. Как и было сказано, кое-то активно мутил воду в Индокитае.
14 июля 1936 года, Сайгон
«Правду говорил Кувервилль — не война, так начальство», — думал капитан Буатель. Виски его поседели, сам он отяжелел, приобрел типичные повадки старого колониального офицера.
Временами он мечтал об отставке, о домике под Парижем...
В эти приятные мысли вторглась такая неприятность, как генеральный инспектор колониальных войск — генерал Биллоте. Решено было совместить приятное с полезным (как выразился Биллоте) — устроить смотр танкам «Рено» на параде в честь дня взятия Бастилии.
Биллоте только что прибыл из Тонкина. Те два «Рено», что еще оставались в Ханое, были признаны металлоломом и списаны. Теперь наступала очередь танков Буателя.
Капитан Буатель не обольщался: слишком давно он не проверял готовность своих машин. Зачем? Нет никакой надобности в этой бессмысленной работе. У двух, это он знал, исправны пушки. В случае народных волнений можно будет воспользоваться старой тактикой Бонапарта и открыть огонь по толпе. А пока...
Он вздохнул, закурил сигару. День взятия Бастилии! Революционный праздник — в стране, где малейший намек на революцию жестоко подавляется. Какая ирония...
Очевидно, танки «Рено» держались того же мнения, что и их старый командир. Во время торжественного парада они еле ползли по площади. У генерала Биллоте яростно дрожала рука, которой он упорно продолжал отдавать честь.
После парада генерал учинил настоящий разгром. Буатель слушал начальственные крики и думал о чем-то своем...
Конец 1939 года, Сайгон
До колоний медленно доходят приказы из метрополии. А исполняются — и того дольше.
После генерального смотра прошло почти три года прежде, чем были приняты какие-то меры относительно танков «Рено».
Всего по Индокитаю их набралось двадцать — более-менее исправных. Преимущественно исправными на них оставались пушки. С ходовой частью просто беда... Да кому она, в сущности, нужна — по большинству здешних дорог и особенно мостов такие танки не проедут.
— Вам придаются бронеавтомобили, — сообщил штабной офицер, протягивая Буателю бумаги. — А также моторизированный пехотный взвод.
Буатель просмотрел бумаги. Это уже кое-что.
— Да, и еще один приказ, пришел только вчера, — спохватился штабной (на него тоже расслабляющее действовал воздух колонии). — Это касается вспомогательного крейсера «Арамис».
— Крейсер? — Буатель моргнул. — В штабе ничего не перепутали? До сих пор мне казалось, что мы находимся на суше. Впрочем, я ведь могу и ошибаться.
— Отнюдь нет! — Штабной чуть улыбнулся. — Вспомогательный крейсер «Арамис» возвращается к гражданской службе. Соответственно, он должен быть разоружен. С него снимается броня. Эта броня направляется в Сайгон для дополнительного укрепления танков «Рено FT-17». К работам приказано приступать сразу же по прибытии материалов.
9 декабря 1941 года, Сайгон
В офицерском клубе было шумно. Говорили не стесняясь, высказывались откровенно.
Молодых офицеров не смущало даже присутствие старого капитана Буателя.
— Фактически мы предоставили японским военным право оккупировать Индокитай! — горячился молоденький лейтенантик.
— А что нам оставалось? — резонно возражал офицер постарше. — Не забывайте, мы ведь проиграли войну немцам — там, в Европе. Следовательно, наши позиции здесь сделались весьма шаткими. Японцы в любом случае протянули бы свои жадные лапы к Индокитаю. Лучше уж заключить с ними сделку.
— Если вспомнить, что мы продали им «Рено» еще в двадцать седьмом, — вздохнул Буатель. О чем бы ни шла речь, его мысли возвращались к любимому танку. — Они назвали его «Оцу», модернизировали. Вообще, насколько я помню, тот тип «Рено», что заполучили японцы, отличался от базового варианта — главным образом более мощным двигателем. Он и более маневренный, чем наш.  Японцы потом поставили на него еще более мощный дизель и оснастили пушкой в 57 миллиметров... «Оцу» неплохо себя показали в Манчжурии в начале тридцатых...
— Ну, завел старик шарманку, — прошептал один из новичков.
— Он обожает свой танк, — пояснил более опытный служака. — Эта ржавая драндулетина, по его словам, еще покажет себя в бою.
— Да какой может быть бой, если мы сдались союзнику Германии и превратили нашу колонию в военный плацдарм и сырьевой придаток Японии! — горячился молодой офицер.
— Тише, господа, — подал голос Буатель. — Так было нужно. А рассуждать — не наше дело.
9 марта 1945 года, Сайгон
— Вы арестованы.
С Буателя сорвали одеяло. Он протер глаза. В комнате стояли двое японских солдат, прямо перед ним находился какой-то японский нижний чин.
— Что происходит?
— О, ничего особенного, — тонко улыбнулся нижний чин. Он сносно говорил по-французски. — Нам стало известно, что де Голль завоевал независимость своей родины, но отнюдь не намерен давать независимость Индокитаю. Напротив, он готов послать сюда вооруженные силы, чтобы обеспечить французское военное присутствие здесь. Нас это не устраивает. Нам нужны войска Франции во Вьетнаме. Могу вас утешить, господин Буатель, — прибавил он, — в эту самую минуту аресты производятся одновременно по всем французским гарнизонам. Поторопитесь, потому что скоро мы все здесь подожжем.
— А что будет с моими офицерами?
— Всех интернируют, — сообщил японец. — Кроме особо злостных. Тех расстреляют.
Буатель не стал спрашивать о собственной судьбе. Его больше интересовала грядущая судьба его танков.
20 декабря 1946 года, Шанхай
— Мсье, газету?
Буатель находился в Шанхае. После нескольких месяцев в японской тюрьме, о которых лучше не вспоминать, он все-таки вырвался — помогли старые дипломатические связи и, как ни странно, сентиментальные воспоминания генерала Биллоте, имевшего полезные знакомства.
В Шанхае Буатель залечивал физические и душевные раны.
— Газета? Гм. Вряд ли она поможет обрести истинно дзенское спокойствие, — пробурчал Буатель, всовывая в смуглую руку газетчика монетку. Он с хрустом развернул лист и...
Да. Лучше было и впрямь этого не читать.
Французы, естественно, без боя не сдались. После акции японцев в события неожиданно вмешалась третья сила — местное население. Националисты Вьетнама подняли мятеж. И, как ни странно, побеждали, медленно, но уверенно.
Руководил ими тот самый член Французской компартии, теперь он носил китайское имя Хо Ши Мин. Как его звали на самом деле — Буатель не знал. Да и не интересовался.
Французское командование пыталось установить контроль над Ханоем. Мятежники-вьетнамцы засели во дворце Бакбофу. Начался штурм.
В действие были введены танки и бронемашины — старый взвод Буателя! Снаряды «Рено» разрушили ограду дворца. Солдаты моторизированной пехоты бросились на штурм.
Потери были огромны: более сотни убитых французов. Сколько при этом погибло вьетнамцев — никто не считал. Автор заметки писал — «все защитники дворца». Без числа.
Буатель смял газету.
Он чувствовал странное, необъяснимое волнение. Его танки! Столько лет ржавели они в этом невыносимом климате, столько лет безмолвно грозили своими пушками возможным нарушителям спокойствия. И вот наконец настал их час. Построенные еще в годы Первой мировой войны, простоявшие без дела всю Вторую мировую — они наконец-то открыли огонь.
Это был последний бой «Рено FT-17» принадлежащих Французской республике.
Весна 1955 года, Париж
Жан Буатель сидел за столиком парижского кафе. Цвели каштаны. Он пил кофе. Мир за окном казался ему нарисованным на картинке.
За соседним столиком он увидел человека, в котором безошибочно признал кохинхинца. Хотя тот был в безупречно пошитом костюме, холеный, ухоженный — уже не молодой, полный чувства собственного достоинства, что свойственно лишь очень образованным людям.
— Разрешите? — Повинуясь инстинкту, Буатель пересел за столик вьетнамца.
— С кем имею удовольствие разделить это прекрасное утро? — спросил вьетнамец.
— Меня зовут капитан Жан Буатель, я много лет командовал танками, размещенными в Сайгоне, — представился старый вояка.
— Дао Бай, — слегка прикрыл веки вьетнамец. Это заменило у него вежливый поклон. — Последний император, отрекшийся, как вам известно, от власти и низложенный референдумом.
— О! — вырвалось у Буателя. — Ваше велич... Господин Дао Бай! Вы так и будете жить в Париже как частное лицо?
Дао Бай отчетливо произнес:
— Я предпочитаю быть простым гражданином свободной страны, нежели править как император страной порабощенной.
Не допив кофе, Буатель распрощался со своим знатным собеседником и вышел.
Был Париж, была весна, цвели каштаны...