Посиделки с КНОПОЧКОЙ

Knopka: Как пропатчить KDE под FreeBSD? Было дело =-D

Knopka: Танки в сердце, остальное - так, мимолетные увлечения =-)
Evilly мой начальник. Замечательный человек и талантливый руководитель, кстати =-)

Knopka: Кстати, да.. подписывайтесь на канал ЛРН, и Вы сможете видеть меня очень часто на Wargaming.TV =-)

Knopka: Написано год назад, навеяно страйкболом. Все имена и лица выдуманы =-)
Подкат::

ВЕРЕСК
Я никогда не умела толком сражаться, хотя постоянная борьба была такой же моей частью, как и неугомонное желание бега, стремления вперед. Лучше понимая в холодном оружии, но не найдя ему применения в реальном бою, я подалась в тогда процветавшую организацию свободных наемников, - людей вольных нравов и холодного рассудка, которые они умело сочетали с чувством юмора в бою. С неподдельным задором, гордостью, интересом, я наблюдала, как эти пятнадцать загорелых лиц, не отличающихся особой мускулатурой или же физической силой, преодолевали тягости боя так, словно одной смекалкой могли решить самые тяжелые ситуации, через которые не всегда без потерь проходил спецназ.
Нас было мало, однако, мы были молоды и полны энтузиазма; война была чем-то вроде полигона воли и сообразительности, при крепости которых мы брали точку за точкой и углублялись в леса. Но даже лес на этой земле был другой, не говоря о том, что от родных краев мы отбились довольно давно. Карта более не играла роли: сложно ориентироваться в пространстве, когда вокруг тебя только чаща, громыхающая угрожающиими и первородно дикими звуками своей собственной жизни. Направление было одно – примерно на северо-запад, куда и направили наш отряд с целью отслеживания перемещений отрядов противника и возможной зачистки местности с тыловой стороны. Мы шли третий день, пополняя запасы воды в местных ручьях, которые попадались столь же редко, сколь и поселения, которые на нашем пути чаще бывали руинами заброшенных деревень.
Я помню, в одной из таких Чарли, молодой парнишка, отслуживший в воздушно-десантных войсках, но разочаровавшийся в современной армии, и после года, ушедший в наше подразделение наемников, хотел исследовать бочки на предмет воды. Найдя гнойную жижу, он только лишь отшатнулся от бочки, как прогремел взрыв. За ним – еще серия. В такой момент война напоминает сорвавшийся фестиваль пиротехники, где видишь только искры и всполохи дыма, до какого-то момента, не замечая боли и ужаса в глазах раненых товарищей. Наш отряд был приучен действовать в подобных ситуациях; хотя нет, это даже не выучка, а бывалая привычка, выработанная годами ведения боя в самых горячих точках мира. Командир увел людей в сторону, пока огонь полыхал, кто-то успел подхватить Чарли, лицо которого было равномерно покрыто царапинами, росчерками крови, сажей и испаринами пота. Я заглянула на миг в его глаза, сыскав себе пристанище за каким-то бетонным укреплением. Широко распахнутые навстречу хмурому небу в цвете африканских сумерек, они безмолвно бороздили эти широкие надменные небеса, выражая удивление и противостояние жестоким спазмам боли, которые все более овладевали его телом. Только зрачки бесконечно дергались в конвульсиях.
Чарли сильно повезло – на тот момент только потеря двух пальцев, да несколько рваных ран. Командир, человек старой школы, спокойно и внимательно перевязал ему раны и столь же беспристрастно прижег головней от костра, чтобы остановить кровь. Чарли терпел – при его малой массе и хрупком телосложении, это было одновременно и странно, и удивительно. Но командир лишь окинул его взглядом и углубился в изучение карт местных лесов.
На ночь мы делали остановку где-нибудь в подлеске, подальше от дорог и вытоптанных нашими сапогами троп. Заметали следы, но костер старались не разжигать – это привлекает не только врагов, ибо в этих краях достаточно много хищных зверей, ищущих свою добычу по источнику тепла и света. Змеи и скорпионы также были препятствием, но, за долгие месяцы работы в подобной местности, мы научились справляться с ними быстро, а также смазывать гамаки какой-то ядовитой мазью, купленной у местных лесных лекарей. Всегда опасно покупать такую дрянь и спать с ней в непосредственной близости, с другой стороны, укус змеи мог оказаться более губительным, учитывая флору тропических лесов и ее ночную активность.
Во всем лагере источник света был лишь один – маленькая керосиновая лампа неярко освещала карту и лицо командира, сосредоточенно рисующего маршрут. Он был нам отцом, молчаливым, но решительным и мудрым Че Геварой, за которым мы шли вершить судьбы, революцию, геноцид. Изредка шипела его нагрудная рация, сообщая короткий, но информативный код, изредка он брал ее в руки, и, разлепляя ссохшиеся губы, на которых в ту же секунду выступала багровыми каплями кровь, рапортовал о нашем перемещении.
Никто, кроме него, не знал, на кого мы точно работали. Участь наемника – сухое молчание. Было задание, которое мы выполняли часто вместо диверсионных групп армии или спецназа, потом лишь оказывалось, что нам, сплоченной группой без прошлого, и страха войны, это было выполнить проще. Там, где сдавались самые бравые из армейской разведки, - мы проходили без особого труда. Во всем это была скорее его заслуга – уметь зажечь в людских сердцах огонь, который остается столь же ярким и бесстрашным даже перед лицом смерти – это только заслуга командира.
Официально мы были люди без истории. Без прошлого. У нас было только наше оружие, боезапас, задание, сотни миль непроходимой чащи, и бездонное небо над головой, палящее кожу безжалостным солнцем.
На завтра мы должны были выдвинуться еще до рассвета. Командир сообщил точку, в которой нам следовало высадиться: чем быстрее - тем лучше. Бег по пересеченной местности – вот, что он имел ввиду. Это не было проблемой ни для меня, ни для моих товарищей. Странно быть единственной женщиной, да и моя хрупкая комплекция делала меня воином весьма сомнительным, однако, это не мешало выносить все тягости и преодолевать необходимую нагрузку на равных с парнями. Ни стона, ни писка. До сточенных в мозоли рук, до засыпанных песком глаз, до кровоточащей раны от острого камня, на который пришлось резко упасть при команде: «На землю!». Но командир никогда не кричал. Большинство его команд подавалось жестами, вот почему требовалась крайняя внимательность за каждой минутой нашего шествия. Не заметишь команды – можешь погибнуть. Но, что и того хуже, - подведешь и себя, и ребят.
На завтра мы бы вышли вперед, бешеной незаметной стаей пересекая лес и выйдя противнику в тыл. Мы одержали бы победу. Мы шли бы дальше.
Но у нашего «завтра» планы были другие…
Я проснулась от горького, удушливого запаха дыма. Глаза не успели открыться, как из них засочилась теплая влажная жидкость – это нормальная реакция организма на дымовую слезоточивую гранату. Но она была не одна.
-Дымы! – где-то послышался отчаянный вопль командира. Сложно было понять, было ли это утро – что-то похожее на предрассветные сумерки, которые становились все темнее за счет сгущающегося дыма. В следующую минуту видимости не стало совсем.
Я вцепилась в свой автомат – командир приучил нас спать со своим оружием, подготовленным к бою. Мощный рывок в сторону, хотя глаза страшно слезились, а сознание еще не успело пробудиться ото сна. Где-то в туманной дымке послышались выстрелы, затем – треск сухих веток, и кто-то решительно бежал навстречу ко мне. Странно, но первая мысль была, что этот кто-то не из наших.
Я упала навзничь, уткнувшись подбородком во влажную почву и прицелившись на звук шагов. Шрк-шрк-шрк!, - шорох камуфляжа становился все ближе. Затих -  ни звука. Внезапный свет фонарика осветил мглу, и в ту же секунду где-то в метрах десяти разорвалась граната.
Шрк-шрк-шрк, - ищейка рыскал светом фонарика по земле, за его спиной продолжал гудеть бой – стремительный, напряженный и беспощадный. Изредка слышались крики и звуки, похожие на удар тела оземь.
Он подошел уже довольно близко, но к его шагам прибавились еще шаги – чуть левее, но не менее решительные. Четыре метра, три… Я резко развернулась в сторону наступавшего и дрожащей рукой вытащила из нагрудного кармана фонарик, посветив им в лицо. Английской камуфляж?!
Противник среагировал первым, подав очередь в дерево, за которым я пряталась. Мои ноздри напряженно вдохнули прохладный воздух, смешивающийся с запахом распоротой земли и древесной щепки. Странно, но ни один, ни второй не попали в меня. Выкатываюсь, даю очередь от бедра – слышна сдавленная ругань двух голосов на английском. Контрольные выстрелы – они мертвы.
Внезапно взрывает рация – как протяжная сирена слышен голос командира. «Британцы нас предали!» - шипение, - «Отходим…» - шипение, - «Лоренс, Кайлен, Вереск» - шипение и тишина.
Вереском звали меня. Вереск Адлейн. В нашем лагере не практиковались имена – даже фамилии были выдуманные, а вот мои непослушные вьющиеся волосы сыграли на руку новому званию. Я сжала в руках рацию, залипшую в грязи, вспотевшие пальцы неловко соскальзывали с кнопок.
Снова стрельба – где-то левее, откуда пришли враги. Дальше сидеть нельзя – нужно идти на помощь ребятам, собраться в группу и валить из этого ада. Резко распрямившись, я побежала прямо с низкого старта, как одичавшая от ярости пантера бросается в бой. Вперед, вперед – рука до боли сжимает оружие, повисшее на ремне на шее, другая интуитивно пробивает дорогу от веток, упрямо рассекающих лицо. Дымы уже развеиваются, и появляется ясность, я вижу две или три фигуры, окружившие одного – он склонен на колени, руки за головой, которая покорно склонена к земле. Чарли…
«Ублюдки недорожденные!», - животным хрипом вырывается из моей глотки вопль, руки привычно сжимают автомат и дают очередь по всем трем.
«Только б в Чарли не попасть, да держись же, брат…» - лихорадочно снуют мысли. Один готов, второй – ранен. Я вижу, как Чарли хватает в земли пистолет и разряжается в недобитую тело врага. Но внезапно он поднимается и в ужасе смотрит на меня, машет руками, пытается кричать – но вместо звука у него выходит хрип, а лицо больше напоминает кровавое месиво. Но он жив…
Наконец, на второй секунд я различаю его вопль: «ГРАНАТА! НАЗАААААД!»
Я делаю рывок назад, бегу со всех сил, преодолевая туманную дымку, но взрывная волна меня подхватывает слегка – почти неощутимо, и несет куда-то со страшной силою вперед. Это было столь странное чувство, ведь в ту секунду мне показалось, что это была вовсе не граната, а словно меня подкинули  на руках, и я, немного пролетев, упала на землю.
Удар оказался сильным, боком меня приложило к одному из деревьев, автомат бессильно упал рядом, затем на землю сползла и я. Ноги прорезала страшная боль, брюки машинально стали мокрыми от крови.
«Боль – это хорошо. Это дает знание того, что ты не умер. Что конечности еще при тебе» , - в привычной манере усмехнулась над собой я.
Минут двадцать или может быть больше я лежала на спине и не могла пошевелиться. От удара мне было тяжело дышать – вдохи давались с трудом и оставляли странное чувство распространяющейся по легким боли. Глаза сверлили небо, как когда-то Чарли смотрел в небеса. Наверное, у меня был такой же взгляд, ведь тогда я ощущала себя совсем еще ребенком. Ребенком, который не может защитить себя. Ребенком, который играет в войну, совсем забыв, что в этих играх умирают люди, и может быть, и я также умру. Не было ничего. Внутренняя пустота – ни страха, ни отчаяния. Слезы горько наворачиваются на глаза, преобразуя видимое в мозаику, словно видишь мир через мокрое кривое стекло.
Рука нащупала автомат где-то рядом, а окостеневшие пальцы с трудом подобрали его и подтянули к себе.
Вот так я умру. Вот так, с автоматом на груди. Интересно, есть ли кто-нибудь еще в живых из наших? Тихо стало. Может быть, я просто умираю, может быть, поэтому я уже не слышу звуков? Или взрыв гранаты оглушил меня? Странно, все было так странно в тот миг… и даже эти деревья чужой земли, склоненные макушками ко мне, словно наблюдающие, заглядывающие в замызганное кровью и грязью девичье лицо – совсем еще детское.
Я никогда не умела толком сражаться… даже прицелиться толком, угадав по шуму местоположение противника, как это удавалось ребятам. Но я шла на равных с ними, на равных стреляла, на равных побеждала и убивала чуть меньше, чем они, но - на равных. Всегда холодный непоколебимый рассудок, прекрасное понимание команд и цели.
Где-то метрах в десяти послышались шаги. Так идут только победившие – я узнаю этот уверенный шаг. Мы много раз с ребятами ходили так, сквозь пепелище и дым разорванных гранат. Мы выходили победителями, и впитанной кровью из разбросанных тел нас чествовал лес. Лес пировал и сегодня погибшими: когда-то на сухой, окропленной кровью земле, прорастет одно, может,  два новых деревца.
Автомат прижат к груди, и пусть я не знаю, кто идет. Какая разница? Сегодня такое чистое, ясное утро. Сквозь изумрудную тень деревьев уже пробивается смелый луч солнца, скоро совсем рассветет, и земля запоет новыми голосами и красками. Где-то в лесу продолжит идти война, вычеркивая из одних списков и занося в желтые, дурно пахнущие книги имена тех, кто пал. Равнодушной сухою рукой. И так – год за годом.
У войны нет предела и нет возраста. А мы остаемся здесь, лежать и дышать свои предсмертные секунды уже втягивающей нас в себя землей.
Автомат прижат к груди, один магазин. Может быть, успею, или умру – страшно ли? Нет.
-Эта девочка боится лишь страха, - проплыли в голове слова и тут же развеялись.
Четыре, три, два метра, привести оружие к нормальному бою…
-Вереск! Какого черта ты тут прохлаждаешься, а? – он смотрит на меня и смеется. Смеется он редко…
-Доброе утро, командир, - шепчут мои сухие губы и растягиваются в широкой, болезненной улыбке.

Knopka: Destination unknown =-)